Последний Катон
Шрифт:
— На разговоре с хранителем Чистилища, ангелом с мечом, который стоит на разноцветных ступенях.
— А, чудесно! — с восторгом отозвался он. — Это одно из интереснейших мест! Три ступени алхимии!
— Три ступени алхимии? — недоверчиво сморщила я нос.
— Да ну, Оттавия! Только не говори, что не знаешь, что эти три ступени символизируют три стадии алхимического процесса: Альбедо, Нигредо и Рубедо. Белое деяние, или «опус альбум», черное деяние, или «опус нигрум» и… — Он остановился, увидев выражение удивления на моем лице, и снова улыбнулся. — Что-то вспоминается, правда? Может быть, у тебя более на слуху греческие названия: левкозис, меланозис и иозис.
Я
— Конечно, я помню, — чуть помедлив, ответила я, — но никогда не подумала бы, что ступени «Чистилища» связаны с алхимией. Я как раз вспоминала, что они символизируют таинство исповеди…
— Таинство исповеди? — удивился Фараг, подходя поближе к моему столу. — Смотри, что здесь написано: ноги ангела-хранителя стоят на ступени из порфира, а сидит он на пороге двери, сделанном из алмаза. Красное деяние, последняя стадия алхимического процесса, сублимация, ведет к обретению философского камня, тело которого состоит из алмаза, разве не помнишь?
Я была в замешательстве.
— Да, конечно…
Я не могла прийти в себя от удивления. Я бы никогда не подумала о таком объяснении. Оно явно было намного похвальнее другого, про исповедь, которое выглядело довольно натянутым.
— Похоже, я тебя поразил! — воскликнул довольный Фараг. — Ладно, дам тебе поработать. Читай дальше.
— Ладно. Увидимся за обедом.
— Мы за тобой зайдем.
Но я уже не слушала, не могла обратить на него ни малейшего внимания.
— Я сказал, что мы с Каспаром зайдем за тобой перед обедом! — довольно громко повторил Фараг, стоя в дверях. — Хорошо, Оттавия?
— Да, да… перед обедом, хорошо.
Данте Алигьери только что возродился для меня в новой форме, и я начала подумывать, что, быть может, Кремень был прав, утверждая, что «Божественная комедия» — инициаторская книга. Но, Боже мой, как все это могло быть связано со ставрофилахами? Я потерла переносицу и снова надела очки как следует, готовая с большим интересом и другими глазами читать те многие стихи, которые мне еще оставалось одолеть.
Фараг прервал меня, когда Вергилий с Данте стояли перед ступенями. Так вот, поднявшись на них, Вергилий говорит своему ученику, чтобы он смиренно просил ангела открыть засов.
И я, благоговением объятый, К святым стопам, моля открыть, упал, Себя рукой ударя в грудь трикраты. Семь «P» на лбу моем он начертал Концом меча и: «Смой, чтобы он сгинул, Когда войдешь, след этих ран», — сказал.Тогда ангел вытаскивает из-под одежды цвета золы или сухой земли два ключа: серебряный и золотой; вначале белым, а затем желтым ключом он, по словам Данте, открывает замки:
«Как только тот иль этот ключ свободно Не ходит в скважине иль слаб нажим, — Сказал он нам, — то и пытать бесплодно. Один ценней; но чтоб владеть другим, Умом и знаньем нужно изощриться, И узел без него неразрешим. Мне дал их Петр, веля мне ошибиться, Скорей впустив, чем отослав назад, Тех, кто пришел уХорошо, сказала я себе, если это не самый что ни на есть сборник инструкций для входа в Чистилище, то не знаю, что это вообще может быть. Несмотря на мой скептицизм, мне приходилось признать, что Глаузер-Рёйст был совершенно прав. Или по крайней мере так казалось, потому что мы не знали самого главного: где на самом деле находились Предчистилище, три алхимические ступени, ангел-хранитель и дверь с двумя ключами?
В обед, когда мы шли по вестибюлю тайного архива в сторону кафетерия, я вспомнила, что должна сообщить Глаузер-Рёйсту о временном перерыве в моем участии в расследовании.
— В воскресенье мне нужно продлить обет, капитан, — пояснила я, — и мне необходимо на несколько дней уединиться. Но в понедельник я обязательно вернусь к работе.
— У нас совсем нет времени, — сердито пробурчал он. — Только субботы вам будет недостаточно?
— А что такое продление обета? — поинтересовался Фараг.
— Ну… — смущенно ответила я. — Монахини ордена Блаженной Девы Марии продлевают свой обет каждый год. — Для монахини разговор о таких вещах — это разговор о самом личном и задушевном в ее жизни. — В других орденах послушники приносят вечный обет или продлевают его каждые два-три года. Мы это делаем каждый год, в четвертое воскресенье Пасхи.
— Обет бедности, целомудрия и послушания? — не унимался Фараг.
— Если быть точным, да… — ответила я, чувствуя все большую неловкость. — Но дело не только в этом… Ну, в этом, но…
— Что, разве среди коптов нет монахов? — выступил в мою защиту Глаузер-Рёйст.
— Есть, конечно, есть. Прости, Оттавия. Мне было очень интересно.
— Да ладно, ничего страшного, правда, — примирительно прибавила я.
— Я просто думал, что ты навсегда монахиня, — довольно не к месту пояснил профессор. — Очень хорошо придумано: продлевать обет каждый год. Так, если когда-нибудь передумаешь, можно спокойно уйти.
Ясный солнечный свет, косо лившийся из окон, на секунду ослепил меня. Сама не знаю почему, но я не сказала ему, что за всю историю моего ордена не было ни одного случая, чтобы кто-то ушел.
Как сложно понять пути Господни! Мы живем в абсолютной слепоте с дня нашего рождения до дня нашей смерти и не способны контролировать происходящее вокруг нас на том коротком промежутке между ними, который зовется жизнью. В пятницу вечером раздался звонок телефона. Мы с Фермой и Маргеритой были в молельне, читая кое-какие фрагменты книги отца Качорньи, основателя нашего ордена, и пытаясь подготовиться к воскресной церемонии. Не знаю как, но, услышав звонок, я инстинктивно почувствовала, что произошло что-то непоправимое. Трубку сняла Валерия, которая в этот момент была в гостиной. Минуту спустя дверь молельни тихонько открылась.
— Оттавия… — прошептала она. — Это тебя.
Я встала, перекрестилась и вышла. По ту сторону телефонного провода голос моей сестры Агеды звучал очень расстроенно:
— Оттавия. Папа с Джузеппе…
— Папа с Джузеппе?.. — переспросила я, потому что сестра замолчала.
— Папа с Джузеппе погибли.
— Папа с Джузеппе погибли? — наконец смогла выговорить я. — Да что ты говоришь, Агеда?
— Да, Оттавия. — Моя сестра тихонько заплакала. — Они оба погибли.
— Боже мой! — пробормотала я. — Что случилось?