Последний магнат

Скотт Фрэнсис Фицджеральд

– Ну, а как у вас с «тем первым» было? – спросил Стар.

Ох, встреча с ним была прямо счастьем. С шестнадцати и до двадцати одного года она думала лишь о том, как бы поесть досыта. В тот памятный день, когда мачехе удалось представить ее ко двору, у них с утра оставался один шиллинг, и они купили на него поесть, чтобы не кружилась голова от слабости, и разделили еду поровну, но мачеха смотрела ей в тарелку. Спустя несколько месяцев мачеха умерла, и Кэтлин пошла бы на улицу продаваться за тот же шиллинг, да слишком ослабела. Лондон может быть жесток, бесчувственно жесток.

– А помощи

ниоткуда не было?

Были друзья в Ирландии, присылали иногда сливочное масло. Была даровая похлебка для бедных. Был родственник, дядя, она пришла к нему, а он, накормив, полез к ней, но она не далась, пригрозила сказать жене и взяла с него пятьдесят фунтов за молчание.

– Поступить на работу нельзя было?

– Я работала. Продавала автомобили. Даже продала один.

– А устроиться на постоянную?

– Это трудней – и тягостней. Такое было чувство, что вырываешь кусок хлеба у других. Я пошла наниматься горничной в отель, и женщина, моя конкурентка, меня ударила.

– Но вы ведь были представлены ко двору?

– Это стараниями мачехи – просто случай улыбнулся. Я была нуль, никто. Отца убили черно-пегие13 в двадцать втором, когда я была маленькой. Он написал книгу «Последнее благословение». Не читали?

– Я не читаю книг.

– Вот бы купили для экранизации. Книжка хорошая. Мне до сих пор платят авторские – шиллингов десять в год.

И тут она встретила «того первого» и стала путешествовать с ним по свету. Не только во всех тех местах жила, где происходит действие фильмов Стара, но и в таких городах, о которых он и не слыхал. Затем «тот первый» опустился, начал пить, с горничными спать, а ее пытался сплавить своим друзьям. Они все убеждали Кэтлин не покидать его. Говорили, что она спасла его и обязана быть с ним и дальше, всю жизнь, до конца; это долг ее. Их доводы давили на нее необоримой тяжестью. Но она встретила Американца и в конце концов сбежала.

– Надо было это сделать раньше.

– Да не так все просто было. – Она помолчала и, точно решившись, прибавила: – Я ведь от короля сбежала.

Эти слова ошарашили Стара – Кэтлин, выходит, перещеголяла его самого. В голове пронесся рой мыслей, и смутно припомнилось, что царственная кровь – всегда наследственно больная.

– Я не об английском короле говорю, – продолжала Кэтлин. – Мой король был безработный, как он сам о себе выражался. В Лондоне такая уйма королей, – засмеялась она, но прибавила почти с вызовом: – Он был обаятельный, пока не запил и не распустился.

– А чей он был король?

Она сказала, и в памяти Стара всплыло лицо из давней кинохроники.

– Он был очень образованный. Мог бы преподавать всякие науки. Но как король он не блистал. В вас куда больше королевского, чем в нем. Чем во всей той монаршей компании.

Теперь рассмеялся уже Стар.

– Вы понимаете, что я хочу сказать. От них отдавало нафталином. И почти все они так уж рьяно старались не отстать от жизни. Им это усиленно советовалось. Один, например, был синдикалистом. А другой не расставался с газетными вырезками о теннисном турнире, в котором он дошел до полуфинала. Он мне двадцать раз показывал эти вырезки.

Проехали через Гриффит-парк и – дальше, мимо темных студий

Бербанка, мимо аэропортов; затем направились на Пасадену, минуя неоновые вывески придорожных кабаре. Он желал ее – скорее мозгом, чем телом, – но час был поздний, и просто ехать рядом было огромной радостью. Он держал ее руку в своей, и Кэтлин на минуту прильнула к нему со словами: «Ты такой милый. Мне так чудесно с тобой». Но она думала о своем – вечер этот не принадлежал ему так безраздельно, как прошлое воскресенье. Она занята была собой, возбуждена рассказом о своих приключениях; Стару невольно подумалось, что, наверно, этот рассказ она сперва приберегла для Американца.

– И давно ты познакомилась с Американцем?

– За несколько месяцев до побега. Мы встречались. Мы понимали друг друга. Он все говорил: «Теперь уж верняк и подпруга затянута».

– Зачем же мне позвонила?

– Хотела еще раз увидеться, – ответила она, помедлив. – И к тому же он должен был приехать сегодня, но вчера вечером прислал телеграмму, что задержится еще на неделю. Я хотела поговорить с другом – ведь ты же мне друг.

Теперь он желал ее сильно, но некий рассудочный кусочек в нем оставался холоден и размышлял: «Она прежде хочет убедиться, что ты любишь ее, женишься на ней. А уж тогда она решит, порвать ли с Американцем. Но прежде непременно хочет удостовериться».

– Ты любишь Американца? – спросил он.

– О да. У нас это накрепко. Без него я бы тогда погибла, с ума бы сошла. Он с другого конца света ко мне сейчас едет. Я позвала его сама.

– Но ты любишь его?

– О да. Люблю.

Это «о да» сказало Стару, что нет, не любит, – что ждет убеждающих слов, – что не поздно еще убедить. Он обнял ее, поцеловал медленно в губы, прижал к себе надолго. По телу разлилось тепло.

– Не сегодня, – прошептала она.

– Хорошо.

Проехали по мосту самоубийц, высоко обтянутому по бокам новой проволокой.

– Я знаю, что такое отчаяние, – сказала она. – Но как все же неумно. Англичане – те себя не убивают, когда не могут достичь, чего хотят.

Развернулись в подъездной аллее у гостиницы и покатили назад. Луна зашла, сумрак сгустился. Волна желания схлынула, и оба молчали. После разговора о королях, по прихотливой ассоциации, в памяти Стара мелькнули кадры детства: Главная улица в городе Эри – унизанный огнями Белый Путь; омары в окне ресторана, зеленые водоросли, ярко подсвеченный грот с ракушками. А дальше, за красной портьерой, жутко-влекущая грустная тайна людей и скрипок. Ему тогда было пятнадцать, вскоре затем он уехал в Нью-Йорк. Кэтлин напомнила ему эту витрину с озерной рыбой и омарами во льду. Кэтлин – витринная Чудо-Кукла. Минна – куклой не была никогда.

Они взглянули друг на друга, и глаза ее спросили: «Выходить мне за Американца?» Он не ответил. Помедлив, он предложил:

– Съездим куда-нибудь на уикенд.

Она подумала.

– То есть завтра?

Он учтиво подтвердил.

– Ну, вот завтра я и скажу, поеду ли.

– Скажи сейчас. А то, чего доброго…

– Обнаружится письмо в машине? – закончила она со смехом. – Нет, письма не будет. Тебе известно теперь почти все.

– Почти…

– Да – почти. Осталась мелочь всякая.