Последний пир
Шрифт:
— А ты нет!
Я хотел погладить ее по голове, но нечаянно взъерошил ей волосы, и она вначале яростно завопила, а потом принялась ныть, что мамина служанка несколько часов делала ей эту прическу, а я все испортил. Ни за что на свете Элиза не согласится ее переделывать, даже для торжественного ужина в столовой. Шарлот рассмеялся и толкнул меня к Виржини, однако та, в сопровождении Марго и матери, уже направилась к дому.
На сей раз нам выделили комнаты в башне.
К большой гостиной, которую нам предстояло делить, прилегало три комнаты. Прямо под ними находились покои Шарлота, а еще ниже, насколько я знал, комната Виржини. Багаж уже ждал нас в комнатах, а в очаге, еще не разожженном, лежали свежие поленья.
— …прехорошенькая, верно? — спросил Жером.
Я обернулся к друзьям: те смотрели на меня.
— Кто? Что?
Жером вздохнул, подошел ко мне, выглянул в окно и тут же помрачнел.
— У нас тоже все затопило, — тихо произнес он. — Отец пишет, урожай будет скудный. Картофель пропал, яблоки начали гнить прямо на деревьях. Хорошо, есть море! В крайнем случае можно прокормиться моллюсками.
— Ну так что? Прехорошенькая она? — повторил Эмиль изначальный вопрос.
— Кто?! — рявкнул я куда громче, чем собирался.
Эмиль поглядел на Жерома: тот снова превратился в нормандского медведя с огромными крепкими лапами и раздавшимся за зиму животом. Скоро он похудеет, мы это уже знали. Зимой он отъедался, а летом ему не было дела до пищи.
— Мы все считаем, что Виржини очень хороша собой, — пояснил он. — А по рассказам Шарлота можно было подумать, что она дурнушка.
— Они соперники, — не думая, ляпнул я.
— В чем? — заинтересовался Эмиль.
— Да во всем. Марго слишком взрослая, а Элиза — слишком маленькая. Виржини почти его возраста, всего на два года младше.
Жером обдумал мои слова и признал их справедливыми.
— Я ее поцелую, — объявил он. — Посмотрим, что она сделает.
— Влепит тебе пощечину.
— Стало быть, ты уже пытался? — Его ухмылка стала еще шире, когда я покраснел и поклялся, что она никогда не поднимала на меня руку.
— Теперь моя очередь.
— Нет, моя! — встрял Эмиль.
— Заключим пари, — предложил Жером. — Кто первый ее поцелует.
— Только Шарлоту не говорите, — добавил Эмиль. — Победит тот, кто первый поцелует Виржини, а еще лучше — потрогает.
Должно быть, он не видел моего лица. Я все еще любил Виржини, и ее холодная встреча вселила в мою душу черную печаль, которой не смогли развеять ни мысли о тумане и потопе, ни дурацкое пари Эмиля.
— Ты с нами? — спросил он.
— А что получит победитель? — вмешался Жером.
— Как что? Сладость поцелуя! — с усмешкой ответил Эмиль. — И радость прикосновения, разумеется. Чего еще желать?
Жером заулыбался.
— Ну, ты с нами? — спросил он меня.
Я мотнул головой и ушел разбирать вещи. Скудное содержимое моего дорожного сундука было куплено на деньги, которые отец Шарлота послал полковнику, дабы сделать мою жизнь в академии более приятной. Форму мне пошили из хорошей ткани, у меня появилась собственная охотничья куртка и прекрасный меч — взамен казенного. Я развернул куртку, повесил ее на крючок и положил на столик у кровати томик стихов, подаренный Марго. Затем умылся, проверил, чисты ли ногти, и, не дожидаясь остальных, сошел вниз.
Шли недели: мы перебили всех диких голубей в рощице, застрелили кабана под вековым дубом в лесу у реки и без конца ловили в ручьях форель. Крупных оленей нам не попадалось, а мелких убивать не позволяла гордость. Впрочем, когда через несколько недель мы вернулись в ту часть леса, чтобы подстрелить хотя бы какого, нам не встретилось ни единого даже самого тощего олененка.
— Браконьеры, — пробормотал Жером.
Эмиль насупился, а потом понял, что его дразнят, и лицо его просветлело.
За первым месяцем потянулся второй, а в середине его мы начали обсуждать возвращение в академию
В назначенный день Марго отказалась участвовать — впрочем, она и раньше говорила, что вряд ли пойдет. Элизе не разрешили, и она ушла дуться в свои покои. Виржини спустилась к нам смущенная и заплаканная, с гордо вздернутым подбородком. Она явно отдавала себе отчет, что численное преимущество на нашей стороне, пусть даже один из юношей — ее брат. Позднее я узнал, что они с матерью крепко повздорили из-за этого — столь крепко, что в спор пришлось вмешаться герцогу. Он велел Виржини извиниться перед матерью за грубость и ехать на охоту вместе с нами.
Нам велели быть очень осторожными. Крестьяне обозлены, недавно в соседней провинции сожгли большое имение. Нас предостерегали, увещевали и наставляли так долго и тщательно, что половина удовольствия от охоты пропала еще до того, как мы выехали из замка. Держа охотничьи копья как пики, мы перешли на рысь, а затем на легкий галоп, пытаясь на скаку протыкать кочаны росшей у дороги капусты. Эта нелепая забава подняла нам настроение.
Шарлот был верен себе: потащил нас куда-то в дальний лес, хотя нам велели держаться края ближнего. Там, по-видимому, он надеялся найти кабана. А если не кабана, то трофейного оленя с ветвистыми рогами. Шарлот был убежден, что в глухой чаще нам непременно встретится более достойная добыча, чем в близлежащем лесу. Он ехал по тропе первым, следом скакали недовольные Эмиль и Жером — когда ширины тропы хватало для двух всадников. А недовольны они были потому, что рядом с Виржини скакал я. Она смотрела прямо перед собой.
— Прости, — сказал я.
— За что? — Ее лицо было непроницаемо.
— Ну, что тебе пришлось ехать с нами, что мы вообще здесь. — Я показал на полог дубовых листьев над нашими головами и сырую глину под копытами лошадей. В это время года она должна была быть куда суше, даже в глухом лесу.
— Что ты, за последний месяц ничего лучше в моей жизни не было! — Ее лицо ожесточилось. — Я вообще ничего хорошего не видела. Ты знаком с моей тетушкой? Впрочем, нет, откуда вам быть знакомыми… — Я заметил, что Жером с Эмилем пытались подслушать наш разговор. Ее взбудораженный тон их заинтриговал, но слов они разобрать не могли. — Все лето меня знакомили с ужасными болванами…
— Зачем?
Виржини вздохнула.
— А ты как думаешь? Тетушка помогает маме выбрать мне мужа. Он должен быть богат, знатен, иметь высший придворный чин — или хотя бы возможность его получить… Что? — Она увидела мое лицо. — Ты думал, будет иначе?
Тропа стала уже, и я пропустил Виржини вперед: и ладно, все равно я не знаю, как ей отвечать. Мне оставалось лишь смотреть на вековые дубы и пытаться увидеть их ее глазами. В каком-то смысле они действительно были красивы: огромные ветви веером расходились над нашими головами, стволы вздымались в небо подобно колоннам; низкие деревья подпирали высокие. Уже через несколько минут нам начали попадаться поляны углежогов: обширные участки вырубленного леса, посреди которых тлели под слоем земли угольные кучи. Отовсюду на нас глазели голые дети, грязные, как звереныши. Их лица покрывала черная сажа, а волосы спутались и свалялись от редкого мытья. Нам попалось несколько женщин-углежогов с суровыми глазами и деревянными лопатами в руках. Некоторые работали голыми по пояс, примотав к животу грудных младенцев, чтобы те могли тут же кормиться. Самые младшие сидели в дверях землянок, а те, что постарше, ползали в подлеске, собирая хворост и сверкая голой задницей.