Последний полустанок
Шрифт:
Римма не успела сесть в самолет, как уже занялась едой.
– Женихив, як кажуть, багато, - усмехнулась она, с аппетитом разгрызая куриную кость.
– Подходящих нема.
Толь Толич обернулся назад, где в самом конце самолета одиноко скучал Поярков.
– Какой случай упускаете! Я бы на вашем месте, золотко, призадумался.
– Зараз!
– Римма оторвала куриную голову и жадно начала сдирать жирную кожу.
– Терпеть не могу смурных.
Толь Толич захохотал и сразу же прикрыл рот ладонью, будто подавился.
– Кто же вам тогда нравится?
Облизав пухлые яркие губы, Римма деланно
– Ну, як скажу, що вы?
Толь Толич даже крякнул от смущения. Помолчав, он вытер платком вспотевшую шею.
– Издеваетесь, золотко. Вот бы моя мадам услышала!..
– Хай себе слухае. Вредюга.
– И потянувшись за другим свертком, Римма предложила: - Кушайте, будь ласка, пончики. Дуже смачные.
– Спасибо, не хочется.
– Это вы с перепугу, или, как у них говорят, "з переляку". Злякались, що скажуть вашей мадам, що я вас пончиками угощала?
Медоваров чувствовал себя не в своей тарелке. Вот до чего доводит демократизм. Девчонка, ученица, и вдруг начинает говорить с ним, как с равным. Жену оскорбила, самого упрекнула в трусости. Слишком много на себя берет, как бы не пришлось раскаиваться.
Дул сильный ветер с моря. Самолет часто вздрагивал и проваливался. У Риммы пропал аппетит, удивленно и грустно смотрела она на недоеденный пончик.
При каждом порыве ветра поросята взвизгивали. Торопливые сборы привели к тому, что животные оказались не привязанными в станках. Уши их, растянутые и зажатые в специальных приборах (для определения кислорода в крови с помощью фотоэлементов), испытывали страшную боль, когда самолет покачивался или проваливался, - все равно что поросят дергали за уши. Гуси тоже были недовольны, они стукались головами о жесткую проволочную сетку и выражали свой гнев свирепым гоготаньем.
Все это раздражало Толь Толича, он уже несколько раз порывался сделать замечание своим подопечным. Но будущие кандидаты были столь заняты научной работой, что у начальника даже язык не поворачивался нарушить их "творческий, самоотверженный труд".
У окна, опутанный резиновыми трубками и проводами, с какими-то широкими браслетами на руках, с пластинками-электродами на ногах, закатав до колен брюки, сидел молодой аспирант. Перед его глазами на портативном аппарате в чемоданчике прыгали стрелки, мигали лампочки, ползла лента самопишущего регистратора. Но аспирант, почти мальчик, в больших круглых очках, что придавало его лицу еще более испуганный вид, не смотрел на приборы. По лбу его катился холодный пот, руки посинели от напряжения. Он так судорожно вцепился в подлокотники кресла, что казалось, никакой силой не оторвешь его от сиденья.
В сердце Медоварова шевельнулось что-то вроде участия. Впрочем, он ведь и должен заботиться о кадрах, об их самочувствии и настроении. Плохо парню, очень плохо. Но как бы его не обидеть.
И Толь Толич, поднимая выпавшую из рук исследователя авторучку, вежливо осведомился:
– Я помню, золотко, что вы уже сдали кандидатский минимум. Но позабыл, как у вас сформулирована тема?
Диссертант попробовал изобразить на лице благодарную улыбку, но в этот момент самолет мягко подпрыгнул, как бы на следующую облачную ступеньку. Улыбка превратилась в болезненную гримасу, и мученик науки выдавил из себя, заикаясь:
– Ммоя тте... ма: "К вво... ппросу о ссуб...
Покровительственно похлопав его по плечу, Медоваров прошел на свое место.
Римма безмятежно и сладко спала, на губах ее вместе с капелькой варенья застыла детская улыбка.
Толь Толич искренне любовался ее открытой красивой шеей, глубоко дышащей грудью, всем обликом молодого, здорового существа. Ни думы, ни заботы не омрачали девичьего, чуть выпуклого лба.
А Медоварову не до сна. Аэрологическая лаборатория сейчас работает. Люди заняты научным трудом, и Толь Толич на правах начальника института и руководителя данной экспедиции также не должен отдыхать.
Его несколько смущала встреча с Набатниковым, но, после того как вопрос об испытаниях на больших высотах разрешился благополучно, вряд ли Набатников окажется столь злопамятным, что будет возражать против нескольких молодых ученых, которые пожелали ознакомиться с работой Ионосферного института. Надо воспитывать молодые кадры, делиться с ними опытом, тем более что расходы по этой командировке идут по смете НИИАП.
Умел Толь Толич завоевать расположение своих подчиненных. Да разве какой-нибудь другой начальник смог бы так о них позаботиться? А тут пожалуйста - собственный транспорт, и вы уже на Кавказе, где предстоят очень интересные встречи с зарубежными учеными. Да за такую заботу о молодых научных кадрах в ножки надо кланяться.
И кланялись, восхваляли на собраниях, писали в стенной газете о чуткости и демократизме Толь Толича, даже приводили его в пример другим руководителям.
Для Набатникова или Пояркова, тем более для молодых специалистов Багрецова или Бабкина, для множества людей, не искушенных в искусстве делать карьеру (что же, приходится и в наше время упоминать это, казалось бы, давно похороненное слово), представлялись необъяснимыми неожиданные скачки Толь Толича по служебной лестнице. То он работал на ответственной должности в столичном институте, то опустился пониже и стал директором галантерейной фабрики в Ташкенте и, наконец, оказался на приличном месте в НИИАП.
Кстати говоря, этим заинтересовалась и Римма. Она проснулась, проглотила пончик и, рассматривая пластмассовые клипсы-розочки, подаренные ей Толь Толичем как образец продукции фабрики, где он начальствовал, наивно спросила:
– А як вы сюда устроились, Толь Толич? Я увесь Киев оббигала. Колы б не вы...
Медоваров сжал ее руку и, глазами указав на окружающих, покачал головой:
– Руководители сами не устраиваются, золотко. Где прикажут, там и работаешь...
– Вызвали просто с Ташкента? А чего не в Москву?
– Начальству сверху виднее, золотко.
Самолет набирал высоту. Медики и прочие экспериментаторы брали очередные пробы крови у "транспортируемого молодняка". Сонных гусей начали кормить, освещая их люминесцентными лампами. Гуси пугались, кричали, хлопали подрезанными крыльями. Молодое свиное поголовье, измученное уколами и необычной обстановкой, выражало явный протест и никак не хотело примириться с методикой исследований, предложенной аспирантом НИИАП.
Крики, визг, гоготанье и прочие шумы, связанные с экспериментальной деятельностью молодых диссертантов, все больше и больше раздражали Медоварова. Но что поделаешь? Научная работа!