Последний рубеж

Фазин Зиновий Исаакович

— Хватит об этом, дальше!

— Подрывают веру, дух, ведь вот что!

— Дальше, дальше! — нетерпеливо приказал барон.

— Слушаюсь. Вчера вечером прохаживался я по набережной и думал: где мы находимся? Не Крым, а какое-то офицерское государство. Генеральско-полковничий эдем.

— Это вы так подумали? — пришел в недоумение барон. — Или слышали такие разговоры!

— За такие разговоры я бы взял под арест любого, — ответил без всякого смущения Климович.

И Врангель с раздражением подумал: «Какой пройдоха». Потом он еще подумал: «Царедворцы все пройдохи». И продолжал слушать Климовича.

— Себя,

конечно, под арест не возьмешь, — с шутливой миной продолжал тот. — Но мысль такая возникает, что ни говори, хотя мы с вами хорошо знаем: многие семьи офицеров голодают и живут ужасно!

— Позвольте! — не выдержал барон. — Казино, театры, рестораны полным-полны. Это совсем не то, что в «Совдепии». Но обо мне-то что говорят? Вы уклонились от темы…

— Слушаюсь, господин барон, — уступчиво закивал Климович. — Говорят вот что: будто ваш Струве продал Франции на тридцать пять лет наш русский хлеб, уголь, нефть, железные дороги и все порты на Черном море.

— Это же ложь! — стукнул кулаком по столу Врангель. — Это все намеренно распространяют красные, я знаю. Но как можете вы это повторять? Я поражен!

— Петр Николаевич! Я ведь только повторяю то, что говорят другие. Мое дело доложить вам, что да как. Вот, например, еще слух есть: будто в обмен на признание нас Францией де-факто вы обязались выплатить ей не только старые долги, но и передать торгашам французским украинский и кубанский хлеб в размере довоенного экспорта, отдать три четверти нефти, одну четверть добычи угля в Донбассе, отменить таможенные и портовые пошлины на всем юге России и прочее. Аппетитик у них, знаете! Губа не дура!

Врангель с возрастающим недоумением смотрел на Климовича. По должности этот человек служит у него министром полиции, а говорит бог весть что. Действительно, Климович, казалось, сам заразился крамольным духом.

— Ну, если это и так, господин барон, то все равно мы им, французам, потом покажем вот что!

Не сошел ли с ума Климович? Его желтоватые пальцы изобразили здоровенный кукиш. Вертя им, Климович говорил:

— Знаете, тут можно и у большевиков кое-чему поучиться, смею заверить вас. Да, да, не удивляйтесь! Большевики, надо признать, гораздо более правильно понимают психологию широких масс России, когда утверждают, что старые царские долги оплачены русской кровью и теми выгодами, которые приобрела Антанта своей победой над кайзеровской Германией!

Поди пойми человека. Первейший враг большевиков, и он же их хвалит!

— Хватит! — вырвалось у барона. Он поднялся и теперь, вытянувшись во весь свой гигантский рост, смотрел на гостя так, как привык на всех смотреть. — Все вы не то говорите! Не то! Не то!..

И добавил:

— Я сам о себе скажу. Сам! Сам!

Несколько лет спустя барон исполнил свое намерение, но находился он тогда уже не в Крыму, а далеко за его пределами.

6

Катя действует. — Подпольная «коммунка» под Ялтой. — Как были взорваны шахты. — В «офицерском государстве» барона. — Листовка-воззвание. — Встреча с матросом Лешей (он же Прохоров). — Пять бочек с динамитом. — Сигара в подарок.

Катя жила в Севастополе легально, как и ее отец. Она часто приходила в сад «Казино» обедать, вечером появлялась на концертах и спектаклях, но

иногда куда-то на день-два пропадала, и тогда Иннокентий Павлович говорил своим друзьям и знакомым, что у его дочери подорвано здоровье и она ищет для себя недорогую комнату с пансионом на Южном берегу, где-нибудь в Ялте или Алупке, а денег на это у нее хватит.

— Представьте, ей всего шестнадцать лет, а это уже вполне самостоятельная женщина, — восхищенно говорил Иннокентий Павлович тем, кто интересовался его дочерью. — И знаете, господа, ведь она вырвалась из большевистского рая совсем не голенькая, как я думал. Одними романовскими кредитками десять тысяч привезла. Мои старые запасы, — добавлял Иннокентий Павлович. — В конце семнадцатого, когда все полетело, я спрятал кое-что в саду за моим домиком в Каховке. Так поверите ли, — сочинял Иннокентий Павлович, — дочь сумела откопать шкатулочку и привезти сюда.

— Небось и золотишко нашлось?

— Ну, что там, какое у меня могло быть золото? — скромничал Иннокентий Павлович. — Так, кое-что из драгоценностей покойной жены моей и бабушки, царство им небесное, действительно, привезла с собой. В нижнем белье зашила, умница. Колье мы уже тут продали… надо же девочке здоровье свое восстановить!

Никто и заподозрить не мог бы, что худенькая, изящная дочурка артиста уходит часто на связь с подпольщиками по адресам, которых даже и отец не знал.

В подполье не так страшно работать, как кажется. До провала, особенно если ты на легальном положении, чувствуешь себя как обычно, как все окружающие тебя люди. Ешь, пьешь, ходишь в театр и в кинематограф, заглядываешь в магазины и на рынок и, если надобность есть, нанимаешь извозчика и едешь по своим делам. За взятку Иннокентий Павлович быстро добился надежной справки для дочери и даже прописал ее в полиции как проживающую с ним на пароходе. С такой справкой Катя могла и в дальний путь пуститься — в Ялту, Алупку и другие места Южного берега, что она и делала. Сядет в рейсовую линейку или на катер и укатит. Не раз и отец просился поехать с ней — не разрешала.

«Нет, она в самом деле как взрослая», — все больше убеждался Иннокентий Павлович, и ему казалось, что у нее уже, наверное, немалый опыт подпольной работы. Он не верил ее словам, что все это впервые в жизни. Вела она себя спокойно, уверенно, все делала с улыбкой и не робела, когда с ней заговаривали и начинали приставать юнкера и офицеры.

Не давала она покоя отцу, всё упрашивала поскорее устроить ей встречу с Лешей. Войти в связь с этим человеком Кате было велено еще в Харькове.

— Ты говоришь, он меня знает, папа?

— Да, так он мне сказал как-то, узнав мою фамилию. Разговорились мы с ним, и вдруг, представь, он целую историю стал про тебя рассказывать. Как раз вот про твою поездку за питерскими ребятишками.

— Постой, постой, папа! — задумалась Катя. — Минуточку… Он не матрос?

— Матрос… То есть сейчас уже не в той роли.

— Прохоров?

На этот вопрос Иннокентий Павлович не смог ответить. Какова фамилия Леши, он и сам не знал. Леша, и всё.

— У меня с ним дела короткие, — пояснил Иннокентий Павлович. — Раз или два в неделю он приходит ко мне на связь, передает мне и получает от меня что нужно, и поминай как звали, исчезает. Но кое-что я подозреваю. Он, видимо, держит связь с главным комитетом и с лесом. Ну, знаешь ведь, что такое лес?