Последний сон разума
Шрифт:
— Что, никого? — спросил капитан.
— В третий раз прихожу и не застаю! — ответила женщина зло. — У-у-у, рожа татарская!
— Я — русский! — воспротивился Синичкин. — И вообще, национализм в крайних проявлениях уголовно наказуем!
— Да разве я вам! — уточнила женщина. — Я про жильца квартиры этой! Необразованная татарская морда! Ни «бэ», ни «мэ» по-русски, ни два, ни полтора!
— А чего тогда приходите к нему? — поинтересовался Синичкин.
— А то, что он на работу не выходит уж сколько дней! И ни слуху о нем, ни духу!
— А вы кто?
— Сослуживица, —
Синичкину трудно было связать осень с колбасой, а потому он попросил женщину пояснить.
— Ильясов его фамилия! Лет не знаю сколько, но старый. Работает в магазине, в рыбном отделе, а я в колбасно-мясном!
— При чем тут осень?
— При том, что я чихнула! Холодно! Простудно!
Женщина поморщила нос, удерживаясь от следующего чиха, а про себя подумала, что на свете много дураков, даже больше, чем можно себе вообразить. Видать, и этот милиционер в офицерских погонах ума в голове не носит.
— А зачем ум этот? — произнесла колбасница вслух, чем вовсе обескуражила капитана. — Директор меня послал за Ильясовым, потому что незаменим он у нас по рыбной части!
Участковому было более нечего спрашивать, и, записав телефон женщины в книжечку, он отпустил ее на свободу, предупредив, что если что — позвонит!
— Звоните, звоните! — разрешила продавщица, а про себя подумала, что милиционер — законченное сало.
Они распрощались на первом этаже, и Синичкин направился в домоуправление за слесарем, который оказался дюжей бабищей в телогрейке, с большущими руками.
— Надо квартирку одну вскрыть! — приказал капитан.
— Надо — вскроем! — ответила бабища хрипло и ухватилась за ручку чемоданчика с инструментами.
Были выбраны понятые, коими оказалось семейство Митрохиных в полном составе.
Глава семейства трясся всем организмом, но, впрочем, этого никто не замечал, а Елизавета что-то смутно вспоминала про соседа, ползущего голым, и про отца, бегающего с окровавленной тряпкой по всему дому. Однако прыщавая девица списала свои воспоминания на галлюцинации и стояла перед дверью Ильясова, нежно уложив причесанную головку на материнское плечо.
— Дверка-то хлипкенькая! — с презрением констатировала слесарша и, щелкнув никелированными замочками, достала из чемоданчика стамеску. Просунув металлический язык между замком и косяком, она несильно надавила плечом, и дверь распахнулась, словно и вовсе была не заперта. — Делов-то!..
Все с любопытством ввалились в квартиру, в которой после включения света Синичкин рассмотрел следы крови. Если быть точнее, багровые лужи следами назвать было нельзя, то были лужи крови. Через открытое окно врывался мерзлый ветер, выдувая всяческие запахи вон. Лишь на карнизе, чудом удерживаясь, шебаршил голубь, да и тот вскоре соскользнул с жестяного и пропал в неизвестность.
— А где трупик? — поинтересовался Синичкин вслух и подумал, что в нем, может быть, открывается сейчас талант сыщика. А как же тогда он ухо нашел, одежду окровавленную, ногу отрезанную, квартиру со следами убиения?..
Народ толпой заглянул в ванную, но и там тела не нашлось. Там даже крови не обнаружилось.
Так как более искать было негде, участковый выглянул в окно, решив, что труп могли сбросить с высоты, но сообразил, что в таком случае тело должно было лежать возле подъезда и давно было бы обнаружено. Далее у Володи Синичкина не нашлось ни вопросов, ни ответов, и он приказал понятым ждать, а сам набрал номер отдела и проговорил дежурному:
— Бригаду на место преступления! Чтоб дактилоскопист был и прочие! — и повесил трубку удовлетворенный.
— Мать твою!.. — выругался дежурный, так как Синичкин забыл сообщить адрес, по которому высылать бригаду.
Пришлось выяснять адрес по телефонному определителю, на что ушло время.
В газике чешущий бакенбарды Карапетян длинно сказал по-армянски про капитана обидное, на что майор Погосян на этот раз ничего не возразил, но подумал, что не мешало бы отдел сделать армянским на все сто процентов! Даже грызущего семечки Зубова к едрени матери заменить! Он хотел было вновь вдарить старшину по локтю, но счел себя к концу дня уставшим, а потому лишь зевнул коротко…
Народу в квартире Ильясова набилось превеликое множество. Эксперты сновали по всем углам, собирая что-то в специальные пакетики, фотографируя предметы.
— Понятых можно отпустить! — приказал Погосян. — Понадобятся — вызовем!
— Чутье какое-то мне подсказало, что эта квартира! — восторженно рассказывал Синичкин, когда семья Митрохиных отбыла в свое жилище. — В ней преступление произошло!
— Ай, молодца! — похвалил майор. — А чего ж тогда одежда на берегу нашлась аккуратно сложенная?
— Одежда? — переспросил капитан, не найдясь, что ответить.
— То-то и оно-то! Много вопросов в этом деле! Ухо на свалке, одежда на берегу, кровь в квартире…
— Я — не логик, — вздохнул Володя. — У меня интуиция, а что с ней делать
— не знаю!
— Расследуй, расследуй! — подбодрил начальник…
К вечеру, к новостной программе по телевизору, Синичкин вновь почувствовал себя плохо. Отчаянно заболели ноги, и он перебрался на кровать в спальной.
— Опять опухли! — всплеснула руками Анна Карловна, стащив с мужа брюки. — Сердешный ты мой!
И действительно, оглядев свои конечности, участковый обнаружил их раздувшимися на треть, что неожиданно порадовало его.
Авось разнесет втрое! — зафантазировал он. — А там, глядишь…
Синичкин осек свой не начатый полет и правильно решил, что будет день, будет и пища!
Ночь прошла бессонной, так как Володя прислушивался к ляжкам, чувствуя, как они растут, как набухают, растягивая кожу, и не смел радоваться такой удаче.
Наутро Анна Карловна вызвала бригаду «скорой помощи» из милицейского госпиталя и Синичкина под вой сирен отвезли в привычное место, где еще не успели раздвинуть его кроватей, так как раненых героев-милиционеров не нашлось в этот день, во всех промахнулись, а потому капитана положили на належанное место.