Последний сон разума
Шрифт:
— Озверели мы совсем! — сказал Мыкин.
— Да, — согласился Митрохин. — Как нелюди!..
— А ведь мы с тобой уж двадцать лет как друзья!
— Неужели?
— Так точно. В этом году двадцать лет, как в погранвойска призвали…
— Деды нас тогда помучили, — мечтательно припомнил Митрохин. — Но недолго, потому что мы — вдвоем!!! Кости сержантам поломали, другие сразу отстали…
— А помнишь Огрызова?
— Старшину?.. Да у меня его харя алкогольная до сих пор перед глазами стоит!
— Помнишь, как
Митрохин захохотал во все горло, так что в уголках его глаз появились слезы.
— Жирная сволочь хотела меня из комсомола гнать за то, что я на контрольной полосе кучу наложил и тревога сработала! Помнишь, какую он речь загнул?
— А я в этот момент сзади пробрался и положил пердунчик ему на стул, — Мыкин тоже заулыбался. — Вот он потом и сел. Получилось, как слон. — Тепловик сложил губы трубочкой, высунул язык и изобразил, как слон выпускает газы. — А на собрании полковник был и замполит. Их в мгновение ока из Ленинской комнаты унесло! Огрызов тогда неделю бюллетенил!..
Друзья посмеялись над воспоминаниями юности, а потом опять долго сидели на ящиках молча. Шло время, они замерзли.
— Что делать будем? — вздохнул Митрохин, кутаясь в пуховую куртку.
— Не знаю…
— Может, правда в Ирак?
— Дурак, — мягко произнес Мыкин. — Мы с ними дружим. Нас тут же выдадут обратно. А тут за Ильясова, за мента и за измену Родине… Я Родине изменять не хочу. Я люблю Родину.
— Я тоже люблю, — признался Митрохин. — А с арабами жить сложно. Как думаешь, есть у арабов тараканы?
— Тараканы всюду есть. Они как евреи, их отовсюду гонят, убивают, а им хоть бы хны, живут и живут! Богом избранные твари!
— А я чуть было не убил сегодня одного. Огромный, величиной с ладонь. Поди, тараканий царь! Может, правильно, что не убил?
— А чего, всякая насекомая тварь тоже жить хочет…
Они еще немного посидели.
— Мент про ухо говорил.
— Про какое ухо?
Мыкин поднял на Митрохина глаза и смотрел на товарища с грустью русского человека, которого затравили волками.
— Мол, мы ухо Ильясову отрубили!
— Как же! Я же участковому его сам дал, в коробке спичечном. Он мне еще не отдал его. Коробок-то коллекционный!
— Он потом согласился, что не мы ухо.
— А чего ты мне тогда об этом говоришь?
— Не знаю, — Митрохин пожал плечами. — Выход ищу…
И опять друзья замолчали. Мыкин думал о жене и детях, о теплоцентрали, а Митрохин волновался о том, что дочь Елизавета потребляет наркотики вместо того, чтобы вести нормальную половую жизнь.
Эх, вспомнил Митрохин, еще и повестка из военкомата на переподготовку.
— И военные нас искать будут! — сказал он вслух.
— За что?
— Про повестку забыл?
— Про какую повестку?
— Из
Лицо Мыкина просияло.
— Вот он выход!
— Где? — не понял Митрохин.
— На границе!
— Мы же в России решили остаться!
— А мы и не будем ее переходить! Просто поедем на переподготовку, там продлимся еще на месяцок-другой, а потом все само и забудется, глядишь!
— А менты с военными снюхаются?
— Военные своих не сдадут!
— А что? — прикинул Митрохин, потирая от холода уши. — Мысль хорошая! Но нам только через две недели! — вспомнил он.
— Ничего, где-нибудь перекантуемся!
— Где ж перекантоваться?
— Да есть тут у меня одна…
— Баба, что ли? — изумился Митрохин, никогда не знавший за другом блуда.
— Женщина, — рыкнул тепловик. — У нее и перекантуемся!
— Конечно, женщина! А звать-то как?
— Светлана. В центре работает. В магазине. Мясомолочные продукты продает!
— Ну ты… — Митрохин от радости не знал, что сказать. — Ну ты — друг!!!
— Да ладно, — отмахнулся Мыкин.
Друзья, промерзшие, встали с ящиков и, почти обнявшись, пошли по улице Рыбной к центру города…
Татарин Ильясов лежал под буфетом и думал все ту же мысль: за что ему в жизни такие мучения выдались? Почему Аллах возложил на него такую почти непосильную для человека ношу?..
Он опять вспомнил, как жил рыбой, как его выловили, как искалечили, оставив на дне потомство беспризорным. А потом гибель его и Айзиных мальчишек и девчонок. Эти вороны!.. И он, бессильный голубь, мечущийся в черных небесах!..
Тараканы не имеют голосовых связок и ничем другим тоже не могут произвести шума. Потому плакала у Ильясова только душа, а кончик брюшка то и дело тыкал в пол, усеивая паркет выстрелами испражнений.
А потом Илья подумал, что подкосись сейчас у буфета ножка — и станет он белесым пятном. На том и закончатся его мучения.
Упади, буфет! — призвал таракан. — Упади же!!!
Но буфет был работы прошлого века и собирался стоять незыблемым еще многие десятки лет.
Нужно было выбираться на свет белый, и Ильясов выполз под слабые лучи солнца, пробивающиеся из-за серых туч.
Было прохладно. Мороз порциями входил в открытую форточку, но Ильясов озноба не чувствовал, так как тараканы не обладают столь высокоорганизованной нервной системой…
Пошел снег, и татарин тараканьими глазами смотрел на него безучастно, на пушистый, медленно падающий с небес, усыпляющий своей бесконечностью, своей гипнотической силой. Снег — небесные седины, пыль Млечного пути…
Она влетела в форточку, когда сознание Ильясова почти растворилось в холоде, когда нутро оцепенело и мысль остановилась.