Последний в семье
Шрифт:
— У нас есть седло?
— Какое?
— Дамское.
— Нет, дорогая пани.
— Тогда поезжай к молодому Кроненбергу и скажи ему, что я попросила одолжить мне седло.
— Сейчас?
— Да. Погоди! — Сорка принялась искать чернила и перо. — Я дам тебе записку.
Сорка начала писать, порвала больше десятка листов бумаги и раздраженно сказала крестьянину:
— Поезжай так!
Когда крестьянин вышел из дома, Сорка пожалела о своем поступке. Она обернулась, вроде как желая остановить его, несколько раз подбегала к окну, выходившему в сад, хотя знала, что из него не увидит Вацека, и продолжала метаться по дому, пока сани не выехали со двора. Сорка так жалела о задуманном, что ей стало
— Что ты так нарядилась? — остановилась Брайна, проходя мимо.
— Разве я не выгляжу как девочка? — кокетничала Сорка, довольная тем, что нарядилась для Кроненберга.
— Сними уже корсет, — не отставала Брайна. — Ты что, хочешь умереть? Смотри, как утянулась!
Брайна распустила шнурки корсета и стащила его с Сорки. Держа корсет двумя пальцами, она с отвращением покачала головой:
— Придумавший эту душегубку вечно будет гореть в геенне!
Сорка переоделась в черное шелковое платье со свободными широкими рукавами, как у японки, и сама удивилась, для кого она наряжается. Сердце подсказывало ей, что уже сегодня она увидится с Кроненбергом.
Через час подъехали сани и со стуком остановились у веранды. Сорка замерла, не дыша и не двигаясь с места. Она была уверена, что Кроненберг уже здесь, и прикусила губу, пытаясь справиться с волнением. С невозмутимым видом Сорка вышла ему навстречу, как ни в чем не бывало.
— Я знала, что вы приедете. — Сорка подала ему руку.
— Если я сам не знал, то откуда это стало известно вам? — Кроненберг склонился к руке и слегка поцеловал ее.
— Вот видите! — чуть улыбнулась Сорка, кокетливо повернулась и посерьезнела. — Вы привезли седло?
— Вы ездите верхом?
— Езжу.
— Я привез дамское седло, но дороги разбиты, и я бы не советовал вам садиться на лошадь.
Сорка перехватила его взгляд на ее живот и решила, что Кроненберг уговаривает ее отказаться от езды верхом, поскольку наверняка знает, что она уже на последних месяцах беременности. Сорка зарделась до корней волос, но упрямо не отводила глаз, будто говоря: «Ну раз вы знаете, то что с того?» Понимая, что выглядит глупо и лучше смолчать, Сорка все же спросила:
— А по плохим дорогам нельзя ездить?
— Лошади то и дело падают.
— Ну и что?
Кроненберг улыбнулся, ему явно нравилось Соркино детское упрямство. Он предложил:
— Если хотите, я лучше прокачу вас на санях.
— Куда же мы поедем? — встрепенулась Сорка.
— Я еду в гости к другу, он опасно болен.
— Как же я к нему поеду?
— Если я вас приглашаю… — махнул рукой Кроненберг, не закончив фразу, словно спешил. — Оденьтесь потеплее, и поедемте.
— Нет, я не поеду.
— Давайте проедемся просто так.
— Хорошо.
Сев в сани, Сорка попросила:
— Только не очень быстро.
— Днем я никогда быстро не езжу, — ответил он тихо и натянул поводья.
На тракте лошади заржали, затряслись, а сани закачались из стороны в сторону, иногда попадая в колею.
— Ваш друг действительно серьезно болен?
— Чахоткой. Годами скитался по Сибири, голодал, заболел в тюрьме и теперь после освобождения…
— У кого он живет? — перебила его Сорка.
— У друга. Это целая история. — Кроненберг повернул лошадей к лесу. — Он вернулся из Сибири с женой, отличной девушкой, еврейкой…
— А он?
— Он поляк. Видели бы вы его до ссылки в Сибирь! Само добродушие! А теперь лежит на смертном одре и думает
38
Анджей Товяньский (1799–1878) — польский религиозный философ-мистик, оказавший сильное влияние на А. Мицкевича.
— За кем?
— За Товяньским. Своим мессианством он оказал влияние на всю польскую интеллигенцию первой половины девятнадцатого века. Мицкевич, Крашиньский и отчасти Словацкий обожествляли его, прислушивались к каждому его слову, слепо следовали ему, как благоверный еврей Торе. Возможно, это был последний пророк нашего времени.
— Почему люди с возрастом становятся верующими? — вдруг спросила Сорка. — Из страха смерти?
— Не думаю, чтобы мой друг боялся смерти, — улыбнулся Кроненберг. — Нельзя так сказать о человеке, не раз смотревшем смерти в лицо. Я знаю, что он долго был революционером, застрелил несколько человек. По-человечески можно понять, что он в конце концов пожалел об этом, разочаровался в близких людях и принес покаяние. Почти все самые выдающиеся лидеры той революции, если не были убиты, покаялись. Только демагоги или дураки способны всю жизнь верить, что спасение придет от рук пролетариата. Хотите другой пример? Возьмите вашего отца, — сверкнул глазами Кроненберг. Его рот, полный острых зубов, напомнил орлиный клюв.
Он замолчал, прикрикнул на лошадей, раскрыл рот, будто о чем-то вспомнив, и обернулся к Сорке:
— Я вам сейчас кое-что расскажу, и вы поймете, что за человек мой друг. Когда тот вернулся из Сибири сломленным и больным, Рутковский, тоже бывший революционер, пригласил его с женой в гости. К тому времени они прожили вместе несколько недель. Мой друг заметил, что между его молодой женой и Рутковским что-то происходит. Что бы сделал другой на его месте? Устроил скандал, уехал с женой, если бы смог, поколотил бы Рутковского, как это обычно бывает. Мой друг подождал немного, пока за столом остались только близкие знакомые, подвел жену к Рутковскому и сердечно попросил, целуя им руки, чтобы они не чувствовали неловкость в его присутствии. Он говорил, что они останутся друзьями, что он не будет стоять у них на пути, а, наоборот, будет счастлив доставить удовольствие своим близким. Он сделал это так по-детски, так трогательно, что у сидевших за столом навернулись слезы на глаза. Не знаю, что творилось у него на душе, я бы не был способен на такое, но с того вечера он относится к бывшей жене и к Рутковскому как к брату и сестре и свободно чувствует себя в их присутствии. Целыми днями он читал Библию, пророчества Товяньского и выдержки из поэмы Мицкевича «Дзяды».
Сорка была тронута, понимая, каким надо быть сильным, чтобы решиться на такой поступок. А почему должно быть иначе? Он болен, сломлен жизнью, а жена молода. В идеалах, к которым они вместе стремились, уже давно наступило разочарование. А Рутковский наверняка молод, и, если они любят друг друга, почему нужно им мешать? Однако ей было трудно себе представить, что речь идет о еврейской девушке.
Они замолчали и придвинулись поближе друг к другу. Сани быстро неслись, и чем дальше они заезжали в лес, тем темнее становилось вокруг. Зловещее карканье ворон, сидевших, задрав клювы, на голых заснеженных деревьях, разносилось по лесу.