Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
Я застала его в прихожей за препирательством со стражниками. Их огромные копья перекрывали дверной проём, как железная решётка, а лица оставались бесстрастными, даже когда Эмерсон тряс кулаком под носом каждого из них.
— Пойдем, Эмерсон, — взмолилась я, схватив его за руку. — Не унижай своё достоинство криком. Они только выполняют приказ.
— Чтоб их черти взяли! — рявкнул Эмерсон; но сила моей аргументации победила, и он позволил мне увести его. — Я не кричал, Пибоди, — добавил он, вытирая потный лоб.
— Слово плохо подобрано, Эмерсон. Что ты пытаешься сделать?
— Да выйти, конечно. Я не понимаю, почему нет никакой официальной реакции на нашу
— Я бы предпочла неопределённость физического противостояния, мой дорогой. Эти люди не столь бесхитростны, чтобы не знать о влиянии промедления на такие характеры, как наши. Они могут выжидать несколько дней, прежде чем ответить.
— Они уже отвечают, — мрачно отрезал Эмерсон. — Стражники не обратили на меня ни малейшего внимания, когда я потребовал, чтобы они приняли послание для Муртека. И посмотри — он обвёл рукой приёмную и сад за её пределами — все исчезли. Вокруг ни души. Нет даже служанки.
Он был абсолютно прав. Поглощённая дневником, я не заметила исчезновения слуг. Мы остались одни.
Трудно защищать себя от неизвестного, но мы сделали, что могли. Эмерсон уже переоделся в цивилизованную одежду, и я последовала его примеру, застегнув ремень вокруг талии и удобно разместив зонтик под рукой. По моему настоянию Эмерсон засунул маленький пистолет и коробку патронов в карман куртки. Он не любит огнестрельное оружие — и действительно справляется без него достаточно хорошо — но на сей раз не стал спорить, а мрачное выражение его лица заверило меня, что в конечном счёте я могу рассчитывать на последнюю пулю, как если бы пистолет был у меня.
Кроме своего незаменимого зонтика, я захватила нож и ножницы. Не очень-то мощное вооружение для борьбы с целым городом, но было приятно осознавать, что даже экспресс-штуцеры[124] или картечница Гатлинга[125] принесли бы лишь немногим больше пользы, так как стрелять из них могли только двое.
Мы сидели, ожидая, и наблюдали, как удлиняются тени и наползает синий сумрак. Я коротала время, записывая в дневник сегодняшние события. И стоило мне дойти до слов «нас только двое», как внезапное напоминание заставило меня бросить ручку.
— Где, к дьяволу, Рамзес? — спросила я.
— Язык, Пибоди, язык, — усмехнулся Эмерсон. — Он в саду с кошкой.
— Немедленно гони его сюда. Мы должны держаться вместе.
Рамзес — без кошки — вошёл в комнату.
— Я здесь, мама. Но я не верю…
— Не важно, во что ты веришь. Иди и переоденься.
— Сейчас не время, — ответил Рамзес спокойно.
— Что ты…
— Пибоди. — Эмерсон поднял руку. — Прислушайся.
Рамзес, естественно, уже всё слышал. Журчащий звук быстро перерос в полноценный… хор? Ну да, они пели, а гнусавые трубные звуки музыкальных инструментов аккомпанировали голосам. Прежде, чем я решила, хорошее ли это предзнаменование или наоборот, занавески отдёрнули в сторону, и музыканты рассыпались по комнате, распевая или рыдая во всю мощь голосов и с энтузиазмом бренча. За ними последовали чиновники — я узнала двоих, принимавших участие в банкете — и три женщины. Я уставилась на последних с нескрываемым любопытством, впервые увидав женщин, которые не были ни служанками, ни рабынями.
Впрочем, для изучения не осталось времени: прибывшие
Женщины собрались вокруг меня; мужчины окружили Рамзеса и Эмерсона.
— Послушайте! — возмутился Эмерсон.
— Я считаю, что они просто хотят привести нас в порядок, Эмерсон, — отозвалась я. Одна из женщин откупорила горшочек и поднесла его к моему носу; я ощутила сильный запах каких-то ароматических трав. Другая держала тонкое льняное одеяние.
— Именно против этого я возражаю… — речь прервалась чиханием. Я не видела мужа за спинами мужчин, но предположила, что ему тоже пришлось вдохнуть душистого масла. Понимая тщетность борьбы, он позволил увести себя, но я ещё долго слышала его после того, как потеряла из виду.
Женщины сопроводили меня в баню, где нас уже ожидали рабы. Одним из них был молодой человек; когда деловитые руки взялись за мою одежду с целью полностью снять её, я разразилась протестами, но безрезультатно, пока не появилась Ментарит, которая занялась переводом, чтобы женщины поняли меня. С хихиканьем и понимающими улыбками они выгнали юношу. Я не нуждалась в переводе, чтобы понять их мнение. Для них он вообще не был человеком — просто животным.
Тем не менее, их лица и телосложение указывали, что Эмерсон был прав, когда говорил о кровосмешении между двумя народами. Они были достаточно красивы, но такими могли быть и реккит при надлежащем питании и хорошо выстиранной одежде. Их полотняные халаты и украшения были того же образца, но не того же качества, как те, что принесли для меня; вместо золота они щеголяли медными браслетами и ожерельями из бисера. Я пришла к выводу, что женщины принадлежали к низшим слоям знати — возможно, личная прислуга особ королевского ранга. Естественно, опыта им было не занимать. Они вымыли меня, растёрли, умастили ароматическими маслами; одна из них уложила мне волосы в сложную причёску из косичек и завитков, закрепив её булавками с золотыми головками.
Нечасто мне приходилось быть сбитой с толку до такой степени. Часть моего разума принимала всё происходящее, отмечая мельчайшие детали туалета. Другая часть интересовалась, может ли эта сложная церемония стать прелюдией к другой, гораздо менее комфортной; а третья терялась в догадках, как воспринял это бедный Эмерсон, потому что я не сомневалась, что подобных знаков внимания удостоили и его, и Рамзеса.
Когда дамы попытались облачить меня в тонкий белый халат, я прервала их действия. Под их озадаченные улыбки я отыскала комбинацию и надела её. Результат, похоже, получился несколько обескураживающим, но я наотрез отказалась появляться на публике в одной лишь прозрачной сорочке, которая ничего не скрывала.
Когда я была готова — после добавления изящной маленькой золотой диадемы, браслетов, ожерелий и тяжёлых золотых нарукавников — мне на ноги одели сандалии. Подошвы оказались из кожи, но верхняя часть состояла только из узких полос, инкрустированных теми же синими и красно-коричневыми камнями, что покрывали украшения. Меня обуревали тяжёлые предчувствия о моей способности перемещаться в этом проклятом убранстве. И действительно, когда меня привели обратно в приёмную, то пришлось шаркать по полу, чтобы удержаться от падения.