Последний выбор
Шрифт:
— Тебе, правда, интересно? Или ты для меня вид делаешь?
— Правда, — я не стал уточнять, что больше любуюсь её фиалковыми глазищами, чем вникаю в сюжет. — А как их звали?
— Тут нет имён, — покачала головой Алистелия, — это литературная особенность, герои не поименованы, это было бы слишком просто. Автор должен интонацией текста, тонкостями диалога и описания дать понять, о ком идёт речь так, чтобы у читателя моментально вставал перед внутренним взором верный образ. Главного героя представляют только как Инженера — то ли амплуа, то ли прозвище. Героиню… Не могу перевести одним словом. «Та, в ком есть кровь кайлитов» — это характеризует сразу внешность, характер
— Экая заморочь! И у них всё так? Ни слова в простоте?
— Да, поэтому перевести эти книги почти невозможно. Слишком тонкая игра текста, очень богатый язык. Очень жаль, что ты не можешь насладиться им в оригинале…
— Может быть, в более спокойные времена возьму у тебя пару уроков…
— Правда? — загорелась Алистелия. — Это было бы великолепно! Мы бы могли читать вместе, есть книги, специально предназначенные для парного чтения, они многое теряют, если читать их в одиночку…
Вот я попал! Теперь придётся учить этот дурацкий язык, чёрт бы его побрал. Не могу же я разочаровать жену? Интересно, альтерионские обучающие машины уцелели после их коллапса? Надо у Зелёного будет спросить.
— Угу, угу, — подтвердил я, — при случае — непременно… Так чем дело-то кончилось?
— Падение Коммуны не отменилось, но было отсрочено и стало менее катастрофичным, растянувшись на долгие годы. И все эти годы Инженер искал способ воссоединиться с женой. Искал тщетно — слишком надёжна оказалась защита, которую он сам и сделал. Для Коммуны он стал предателем и символом катастрофы, Мультиверсум не спас, жену потерял…
— Как-то не очень позитивно…
— Финал открытый.
— Понятно.
— Тебе не понравилось? Прости, в моём пересказе всё очарование теряется.
— Зато добавляется твоё очарование, это гораздо лучше, поверь.
Алистелия отвернулась, то ли смутившись от неуклюжего комплимента, то ли обидевшись за великую литературу. Помолчав, она сменила тему:
— Здесь очень богатая библиотека. В ней есть книги, о которых я только слышала, книги, о которых вспоминали учившие меня, книги, которые считались утраченными века назад. Но странно — они совершенно не систематизированы! Такое впечатление, что их подбирали по размеру корешка и цвету обложки…
— Очень может быть, что именно так и было, — согласился я. — Всё время забываю спросить, чей это был дом, до того, как его прибрала Конгрегация.
— Это был мой дом.
Я с пистолетом в руках оказался между детьми и пришельцем раньше, чем осознал это. Борух был бы мной доволен. Даже у самого негероического человека иногда просыпаются правильные рефлексы.
Визитёр одет по устойчивой моде местных криптоэлит — в балахон с капюшоном. Тут с этим строго — как если кто весь из себя непростой и по уши в интригах Мультиверсума — непременно в какой-то сутане. Не знаю, зачем. То ли рожи у них от могущества перекосило, то ли для пущей зловещести. Вот у этого, например, балахон такой стильный, что только косы в руках не хватает.
Он вошёл в калитку, которую я считал запертой изнутри, и теперь стоит неподалёку, показывая мирным жестом пустые руки. Капюшон откинут назад, лицо вполне обычное, с небольшой бородкой клинышком, лёгкая седина в тёмных волосах, породистый горбатый нос и пронзительно-синие «корректорские» глаза. Лицо кажется смутно
— Давно в этом доме не было детей, — сказал он, игнорируя направленный на него ствол, — дома без детей скучают, вы знаете? Одни скучные старики со своими скучными интригами, как тут не заскучать? И они, — вы правы, юная леди, — не читали этих книг, их слуги заполняли ими пустоты на полках. А когда-то я гордился своей библиотекой!
— А вы, собственно, кто? — я довольно неловко чувствовал себя, направляя пистолет на безоружного человека, но убирать его тоже не спешил.
— Я Хранитель.
Алистелия за моей спиной тихо и изумлённо пискнула.
— Да ладно? — усомнился я.
От человека не несло никакой сверхъестественной мощью, голос не звучал как из задницы дракона, разговаривал он вполне по-человечески. Совсем не похож на того, что я в Коммуне видел.
— Не верите? Правильно. Сейчас столько самозванцев!
— Но вы, конечно, настоящий?
— Самый что ни на есть. Но зачем вы приделали эту мандулу к моему волантеру?
Глава 10. Зелёный. «Отчуждаемое имущество»
— Не включайте, не надо, — сказала Настя, когда я потянулся к выключателю резонаторов под панелью УАЗика. — Я попробую сама. Нас учили.
— Уверена?
— Да. Когда-то надо начинать. Только не спешите, я в первый раз…
Мы покатились неспешно по улице пустого города, в зеркалах расплывается от вибрации наш общий дом. Там жена и дети, но я еду в какую-то чёртову задницу ради совершенно постороннего мне парня. Зачем? Наверное, это входит в мой новый способ сосуществования с Мирозданием. Образ жизни, в котором у меня, внезапно, есть друзья. Никогда в жизни не было. Были люди, называвшие себя таковыми, чтобы что-то от меня поиметь (и небезуспешно). Но теперь я еду, потому что рядом беловолосая синеглазая приёмная дочь Артёма, и потому что меня попросила шебутная дочка Ивана, и потому что просто могу, и потому что это правильно. Потому что сказать: «Это не моё дело», — никак не получается. Не откроется пасть такое ляпнуть. Вот так и встревают во всякие дурацкие истории.
Переход совершился плавно и незаметно, раз — и мы на Дороге. Настя удовлетворённо кивнула:
— Получилось.
— Куда едем?
— Не волнуйтесь, я доведу. А тут странно…
Я с недоумением огляделся, но вокруг был привычный туманный пузырь со смутными силуэтами на обочинах.
— Ах, да, вы же не видите…
Девочка сдвинула на лоб тёмные круглые очки с плотными боковушками, немного похожие на сварочные, и смотрела вперёд широко раскрытыми синими глазами.
— И что там? — спросил я.
— Это сложно описать. Верхний слой — тлен и ужас. Мёртвый, сгнивший, жуткий мир. Через него идет физический план Дороги. Нижний слой — нити и сферы, плоскости и фракталы, очень красиво. А между ними — структуры и связи, тяги и приводы, трубы и провода, узлы и плетения… Не в буквальном, конечно, смысле. Это мозг подстраивается, подбирает ассоциации.
— Хотелось бы на это посмотреть.
— Да, мне жаль, что я не могу это вам показать. Вы, наверное, поняли бы больше меня. Оно всё такое… техническое. Как будто большой-большой механизм, старый, потрёпанный, но ещё исправный. Я это воображаю себе как древние башенные часы. Какие-то шестерёнки уже не крутятся, какие-то заедают, минутная стрелка на оси повисла, часовая идёт рывками, фигурки выезжают не те, не в свой черёд и не туда, внутри свили гнёзда птицы, завелись крысы и поселились бомжи, но главный механизм пока крутится, понимаете?