Последний выбор
Шрифт:
— Мы на месте? — спросил я Настю.
— Да, это тот самый срез.
— Ну, коллапса я пока не наблюдаю…
— Корректор здесь. Я его чувствую. Данька не вывел его из среза.
— А сам Даниил?
— Не знаю. Не могу понять. Вроде бы он здесь, и вроде бы не совсем… Странное ощущение.
— Жаль, что нет какого-нибудь маячка. Эпоха технарей, знаешь ли, имеет свои преимущества. Не так зависишь от этого «тут чую, тут ощущаю, а тут просто сквозняком надуло».
Подошла наша очередь, я подкатился к будке, отметив, что шлагбаум тут стальной и прочный, машиной не сшибить.
— Здравствуйте, —
Хоть языкового барьера нет. Только железный. Я с нелогичным замиранием сердца сообразил вдруг, что документов у меня никаких. Ни на машину, ни прав, ни паспорта — ни единой бумажки. Как-то не возникало в них нужды в последнее время.
— Цель приезда?
— Разыскиваю… человека одного.
— «Поиск человека», угу, хорошо… — пробормотал служащий, что-то записывая. — Живого или исполняющего последний долг?
— Последний что? Впрочем, неважно. Надеюсь, живого.
— Угу, живого, надеется… — скрипит ручкой будочник. — Алкоголь, табак, наркотики употребляете?
— Сейчас или вообще? — растерялся я.
— Отвечайте «да» или «нет».
— Тогда нет.
— Правильно, — одобрил он, — нужно ответственно относиться к своему телу, оно является ценным общественным достоянием.
Про «общественное достояние» мне не понравилось, но я решил не обострять.
— Хронические болезни, влияющие на пищевую ценность?
— Пищевую ценность чего?
— «Да» или «нет», пожалуйста.
— Нет.
— А у девочки?
— То же самое.
— Вес тела? Ваш и девочки.
— Девяносто и пятьдесят — сказал я наугад, решив, что взвешивать нас не станут.
Угадал, не стали.
— Очки снимите, пожалуйста, — обратился он к Насте.
Она, пожав плечами, приподняла свои окуляры, будочник заглянул в синеву её глаз, кивнул, но никак не прокомментировал, только пометил что-то в своих бумажках.
— Проезжайте. Помните о режиме пищевой дисциплины, соблюдайте предписания.
— Непременно, — ответил я. Главное — проехать, потом разберёмся.
Шлагбаум, скрипнув, поднялся, и мы въехали в город.
Город оказался сер, уныл и депрессивен. Такое впечатление, что яркие цвета тут запрещены законодательно — всё какое-то тусклое, выцветшее, выглядящее пыльным и старым. Застройка панельная, дома из квадратиков бетонных плит, которые даже не пытались ничем украсить. Машин мало, они угловатые, одинаковые, неинтересные, и тоже неяркие. Правда, надо сказать, и УАЗик на этом фоне не особенно выделяется. На улицах чисто, людей немного, одеты серо до степени слияния с пейзажем.
— Какие они… — сказала неопределённо Настя.
— Какие?
— Усталые. Худые. Равнодушные.
Пожалуй, да, исчерпывающе. Именно такое впечатление и производят аборигены. Как будто они так устали и измучились от своей серой жизни, что им уже всё равно. Ешьте их мухи с комарами.
— Куда нам?
Настя задумалась, приподняла очки, покрутила головой.
— Примерно туда, — указала тонким пальцем. Ноготь на нём коротко острижен и выкрашен чёрным лаком. —
— Что?
— Как-то странно ощущается. Не знаю. Давайте доедем.
Мы проехали метров сто, свернули налево. Возле открытой двери небольшая очередь в пяток аборигенов. Стоят молча. Первый что-то получает, отходит, сзади пристраивается новый.
— Нам сюда… наверное, — с сомнением сказала Настя.
Я припарковал машину у тротуара, заглушил. На табличке жёлтым по чёрному написано: «Пункт сопричастия №18. Госупрответ. Центральный район». На бумажке ниже написано от руки, но крупно и аккуратно: «Предъявлять по первому требованию!». За дверью крошечный прилавок, на нём — стеклянный конус с краном, из которого усталая худая женщина с морщинистым ненакрашенным лицом и убранными под белый колпак волосами наливает в стаканы чуть розоватую жидкость. Абориген в некрасивых очках с толстой пластмассовой оправой протягивает ей бумажку, она ставит на неё штамп, поворачивает краник внизу конуса, наливает стакан. Он забирает, выпивает без всякого видимого удовольствия, споласкивает стакан у крана с раковиной рядом, ставит обратно на стол. Лицо его светлеет и делается как-то даже бодрее. Облегчённо вздыхает, уходит. Его сменяет женщина в бордовом платке и растянутом платье, процедура повторяется. Стаканов всего три, они меняются по кругу, видимо, эпидемий местные не боятся.
Помещение крошечное и, кроме разливающей, в нём никого нет. Я, отодвинув стоящего в очереди подростка, заглянул за прилавок — за ним несколько больших, литров на десять стеклянных бутылей с той же розоватой жидкостью, и больше ничего.
— Тут никого нет, — сказал я Насте.
— Вижу, — коротко ответила она. — Не понимаю.
Очередь никак не реагировала, глядя мимо нас, только подросток в чём-то вроде гимназической униформы цвета сохлого говна украдкой пялился на Настю.
Я взял с прилавка полный стакан, понюхал — ничем не пахнет. Пробовать не рискнул, поставил обратно.
— Предъявлять будете? — скучно спросила разливающая.
Предъявлять нам было нечего, и мы отошли в сторонку.
— Очень странно, — сказала Настя, — я чувствую, как будто и Данька, и здешний Корректор здесь. Вместе. Но… И не совсем.
— В этом недостаток интуитивных методик. В непроверямости результатов аппаратными средствами.
Подросток выпил свой стакан и отошёл от прилавка.
— Пацан, подойди сюда, — позвал его я.
Он молча подошёл и уставился на меня вопросительно, иногда стреляя глазом на девочку.
— Бумажку покажи свою.
Он безропотно достал из кармана листок, разгладил и подал мне.
«Лист авансовой преутилизации», — напечатано на нём вверху крупно. Внизу, помельче, предупреждение: «При утере не восстанавливается, аванс подлежит возвращению в полном объёме». Листок разграфлён на квадратики с номерами, в некоторых стоят разнообразные штампики, в некоторых — нет. На обратной стороне плакатным шрифтом в тускло-красную краску пропечатан лозунг: «Относитесь к своему телу ответственно! Его качество — ваша забота!».