Последний взгляд
Шрифт:
– А я и на самом деле думаю: «Может быть, он убил». Я почти не сомневаюсь, что того типа на складах убил он. Относительно двух других я сомневаюсь, и с каждым часом сомневаюсь все больше. Теперь у меня возникло предположение, что Ника использовали как подставное лицо и что Нику может быть известно, кто подвел его под удар. А следовательно, он может оказаться четвертым.
– Вам поэтому не хотелось ехать со мной?
– Я этого не говорил.
– Но я почувствовала. Слушайте, если вам так надо быть там, поворачивайте
– Потом она добавила: - Я всегда могу завещать свое тело науке. Или попытать счастья с другим кандидатом.
Я засмеялся.
– Ничего смешного, - сказала Мойра.
– Мир идет вперед семимильными шагами, и при современной конкуренции кандидатами не пробросаешься.
– Возвращаться попросту не имеет смысла, - сказал я.
– Ника хорошо охраняют. Он не может оттуда выбраться, и к нему никто не сможет пройти.
– Значит, оба ваших «может быть» под надежной охраной, не так ли?
Мы надолго замолчали. Мне хотелось порасспросить ее о Нике и ее муже, но, если б я воспользовался и этой ситуацией, и этой женщиной, я опустился бы до уровня компьютера, до уровня шпиона, а так низко я никогда не опускался.
Незаданные вопросы, растревожив меня, так и остались незаданными. Мозг мой бездействовал. И то чувство, что для меня нет жизни вне работы, которым я иногда взбадривал себя, как наркотиком, вдруг улетучилось.
Женщина рядом со мной обладала незаурядной интуицией. Почувствовав, что я сбросил защитную броню, она прижалась ко мне. Ее тепло согревало меня.
Она жила на берегу Монте #8209;Висты, ее прямоугольный дом - сплошная сталь, стекло и деньги - возвышался на крутой скале.
– Если хотите, поставьте машину под навес. Может, зайдем в дом и выпьем?
– Разве что одну рюмку.
Она попыталась открыть дверь.
– Это же ключ от машины, - сказал я.
Она на минуту задумалась.
– Интересно, что бы это могло значить?
– Скорее всего, одно - вам нужны очки.
– Я и так читаю в очках.
Она пропустила меня вперед и зажгла свет в холле. Мы прошли в восьмиугольную комнату, в которой вместо стен были сплошные окна. Луна висела так низко, что, казалось, протяни руку - и дотронешься до нее; внизу зигзагами белели волнорезы.
– Приятное местечко.
– Вы в самом деле так думаете?
– спросила она удивленно.
– Видит бог, пока мы не построились, здесь было красиво, и планы у архитектора тоже были интересные. Но дом нарушил все, - сказала она и, помолчав, добавила: - Построить дом - все равно что посадить птицу в клетку, а птица - ты сам.
– Это у вас в клинике так говорят?
Она обернулась ко мне с улыбкой:
– Я много болтаю?
– Вы предлагали выпить.
Она придвинулась ко мне: в скудном свете, проникавшем сквозь окна, лицо ее серебрилось, глаза и рот казались черными.
– Что вы хотите?
– Шотландское виски.
Она отвела
– А если я передумаю?
– сказал я.
Она не стала противиться. Сбросив одежду, мы рухнули на ковер, как борцы, у которых одинаково почетным и достойным считается пригвоздить противника и быть пригвожденным им. В какую #8209;то минуту она вдруг сказала: «А ты нежный».
– В старости есть свои преимущества.
– Не в этом дело. Ты напомнил мне Сынка, а ему ведь было всего двадцать. С тобой я снова почувствовала себя Евой в раю.
– Такие разговоры нас далеко заведут.
– Ну и пусть, - она приподнялась на локте.
– Тебе неприятно, когда я говорю о Сынке?
– Как ни странно, нет.
– Правильно. Бедняжка был такой никчемушный. Но нам было хорошо вместе. Мы жили, как несмышленые ангелы, друг для друга. Он до меня не знал женщин, я знала только Ральфа.
Когда она заговорила о муже, у нее упал голос, а у меня - настроение.
– Ральф был ужасно техничный и самоуверенный. Он врывался в постель, как армия колонизаторов в слаборазвитую страну. А с Сынком все было совсем иначе. Он был такой трогательный, такой сумасшедший. Наша любовь была фантазией, в которой мы жили… Мы играли, все равно как дети играют в папу и маму. Иногда Сынок делал вид, что он Ральф. Иногда я делала вид, что я его мать. Тебе кажется, мы были не в своем уме?
– спросила она с нервным смешком.
– Спроси Ральфа.
– Тебе скучно?
– Напротив. И долго длился ваш роман?
– Почти два года.
– А потом вернулся Ральф?
– В конце концов да. Но я порвала с Сынком до его приезда. Нашей фантазии не было удержу. Сынку - тоже. Кроме того, я не могла сразу перескочить из его постели в постель Ральфа. Меня и так чуть не замучила совесть.
Я посмотрел на нее.
– Никогда в не подумал, что тебя может замучить совесть.
Помолчав с минуту, она ответила:
– Ты прав. Не в совести дело. Отчаяние меня замучило. Я отказалась от единственной в своей жизни любви. И ради чего? Ради дома за сто тысяч долларов и клиники за четыреста? Глаза б мои на них не глядели. По мне уж лучше назад, в «Магнолию», в мой однокомнатный номер.
– "Магнолии" больше нет, - сказал я.
– И не слишком ли ты раздула эту историю?
– Может, я кое #8209;что и преувеличиваю, - ответила она задумчиво, - особенно хорошее. Женщины склонны сочинять истории, в которых они играют главные роли.
– Хорошо, что мужчины этим не занимаются.
Она засмеялась.
– Пари держу, что историю с яблоками придумала Ева.
– А историю с раем - Адам.
Она придвинулась ближе.
– Ты псих. Считай это диагнозом. Я рада, что все тебе рассказала. А ты?