Шрифт:
Громадный высоченный скалистый холм, возвышавшийся перед нами, как верный защитник укрывал нас от жгучих лучей склонявшегося к горизонту солнца. Край его огненного диска все еще виднелся из-за холма и слепил нам глаза, но в сравнении с тем адом, в котором мы жарились всего около часа назад, это было сущим пустяком. И по мере проходившего времени, близившегося к ночи, и нашего приближения к возвышенности, все дальше и дальше солнце удалялось от нас, уходя за линию горизонта. Отчего-то сейчас мне было трудно сказать, что же радовало меня больше: приближение ночи или долгожданная близость к заветной цели, ради которой я и три моих лучших и единственных друга покинули свое надежное, ставшее родным убежище. Как бы меня ни радовал и ни очаровывал вид этого удивительного сказочного холма, я, все же, довольно часто оглядывался назад. Оглядывался, чтобы увидеть плетущихся сзади друзей, и чтобы вспомнить те знойные дни бесконечных страданий, ради которых мы отчаянно старались выжить. Скоро те адские деньки, надеюсь, станут лишь жуткими воспоминаниями.
Наших сил уже почти не оставалось, но лицезрение покрытой густой растительностью возвышенности, находившейся всего в паре-тройке километров от нас, где, по слухам, располагалось поселение не выживших из ума людей, служило нам мотивацией продолжать двигаться, не смотря ни на что. Холм словно
За все время нашего невыносимо долгого пути, я спасался от безумия только тем, что пытался отвлечься от повсеместно окружавшего нас кошмара. Этот прием, скорее всего, и оградил меня от психологических травм, которые уже давным-давно искалечили большую часть оставшегося населения планеты, включая трех моих друзей. Но я не виню их в том, что они не смогли выдержать всех ужасов, приключившихся с ними с тех пор, как солнце начало медленно испепелять планету. Стоит только оглянуться по сторонам и выйти из тени, как тут же поймешь, что в таких условиях долго не протянешь, и уж тем более не останешься в здравом уме. Полностью выжженная солнцем земля теперь была, как рассказывали мне странники и подсказывали остатки здравого рассудка, типичным пейзажем всей планеты. Кругом не было ни травинки, земля настолько иссохла, что там невозможно было вырастить буквально ничего, из животных остались только хищники, охотящиеся на людей и друг на друга, а солнце с каждым годом палило все сильнее и сильнее. Сколько сейчас было градусов жары? Ох, как бы я хотел знать ответ на этот вопрос. Последний раз, когда я видел термометр, лет одиннадцать назад, он показывал какую-то заоблачную цифру, шокировавшую меня. А эти мерзкие кислотные черви, черт бы их побрал, сведут с ума даже самых ментально крепких индивидуумов. Эти треклятые твари стали, как по мне, не меньшей проблемой, чем адская жара. Никогда не устану поражаться тому, как они умудряются выживать, валяясь целыми днями под солнцем и ползая по раскаленной земле, на которую уже невозможно ступить без обуви. И откуда они только взялись? И мало того, что они отвратительные, так еще и выделяют эту желто-зеленую дрянь, которая даже горячее, чем губительное светило, превратившее нашу планету в кусок раскаленного, практически безжизненного камня.
Мои размышления о бренности современного бытия вдруг прекратились, когда я услышал, как за моей спиной простонал от боли Дубина. Я остановился и обернулся: он прыгал посреди дороги на одной ноге, обхватив обеими руками другую. И снова эти треклятые черви. От них, казалось, уже не могло быть спасения, они будто буквально возникали из воздуха! Сегодня их несколько тысяч, а завтра - бум, и уже несколько десятков тысяч! Мы договорились, что я буду идти первым, а остальные будут следовать за мной по цепочке и повторять каждый мой шаг, ибо пройти этим ошалелым без вменяемого примера никак бы не удалось. И даже с такой простой задачей Дубина умудрился не справиться. Всего-то нужно переступать мерзопакостные лужи кислоты, оставленные бесчисленными червями. Мы шли по раскаленной асфальтированной дороге потому, что на бледно-сером асфальте желто-зеленые пятна кислоты видны четче, чем на земле. Но нет, смотреть под ноги же так сложно! Сейчас бы я отчитал Дубину по полной, ибо он уже раз в сотый наступает на эти чертовы лужи и нам приходится останавливаться и ждать, пока он смирится с болью и снова сможет идти, но у меня уже попросту не было сил на это. Мы просто стояли и с досадой смотрели, как наш друг, корчась от боли, прыгает на одной ноге, еле удерживая равновесие. Надеюсь, этот балбес не свалится на землю или не наступит и второй ногой на кислоту. Эта ситуация отчасти показалась мне комичной, но в тот момент даже простая улыбка была для меня каторжным трудом.
Около двух минут мы стояли посреди шоссе и ждали, пока попавшая на кожу ступни Дубины кислота перестанет жечь, и мы вновь сможем продолжить путь. Ожидание заставило меня вернуться к размышлениям, дабы отвлечься от мучительной жары и от ползающих неподалеку пухлых червей. Я быстренько переключил внимание на остальных: Ягодка стоял на слегка согнутых ногах и нервно елозил руками то по голове, то по плечам, то потирал локоть сначала одной руки, потом другой. Бедный Ягодка был умственно отсталым, за ним нужен глаз да глаз, однако даже он умудрялся следовать моим указаниям и внимательно переступать кислотные разводы, чего не удавалось сделать Дубине, которого справедливее было назвать неуравновешенным узколобом, чем умственно отсталым. Молчун же просто стоял, опустив голову, и тихо ждал, пока мы вновь начнем двигаться.
В такие моменты, когда мы не общались, но были вместе, я начинал жалеть, что мне не довелось знать этих людей в прошлом, когда солнце еще не сошло с ума, а за ним и весь мир. В моей иссушенной памяти еще проскакивали моменты прежней жизни: зеленые улицы маленького загородного поселка, в котором я когда-то жил, рев моторов проезжающих мимо нашего дома машин, чарующий запах только-только приготовленной сытной домашней пищи, голоса и лица родственников и старых друзей... все кануло в небытие. Сгорело. Остались только воспоминания и оживление всего этого в редких снах, которые навещают меня раз в несколько месяцев. Я помню, как вода была в изобилии, как мы тратили ее бездумно на всякие мелочи, вроде споласкивания относительно чистой кружки. Тогда никто даже и подумать не мог, что через какие-то двадцать лет люди начнут убивать за нее. Помню, как мать приносила мне всякие сладости, когда приходила домой с работы, как мы бегали с друзьями по выстриженному зеленому газону нашего футбольного поля, как отец учил кататься меня на велосипеде или делать бумажные кораблики. В памяти все это всплывало невнятными, туманными обрывками, словно я пытался представить фотографии, о которых уже начинал забывать. Но потом все медленно покатилось к черту. К тому времени, как я закончил колледж и устроился на работу, средняя температура поднялась на несколько градусов и продолжала расти стремительными темпами. Сначала люди терпели это и пытались приспособиться, но когда жара достигла своей критической отметки и продолжала усиливаться, весь мир буквально взорвался сначала паникой, а потом самым настоящим безумием. Помню, социальные медиа сдали позиции первыми, мягкотелые дети третьего тысячелетия начали сеять панику еще до того, как температура воздуха стала близкой к невыносимой, потом посыпались всяческие ведущие предприятия, всевозможные организации, политические аппараты, а за ними развалился и весь социум. Люди сражались за провизию, за воду, за место в тени. Опять же, повторюсь: не удивительно, что окружавшие сейчас меня люди были ментально травмированы в той или иной степени. Скорее удивительным было то, что я сумел сохранить здравый рассудок среди этого кошмара, хотя, смею допустить, что на самом деле я также мог быть безумцем, ошибочно предполагавшим себя вменяемым. Однако практика опровергала эту догадку: только благодаря моим наставлениям и лидерству, в результате
Когда-то нас было больше. Сначала мы пытались выжить группой из семнадцати человек, но время, непредвиденные обстоятельства и жара сократили наше количество до четырех. Остались только я, упертый, вспыльчивый тупица Дубина, застенчивый, неуклюжий бедняга Ягодка и замкнутый в себе Молчун. Очень долгое время мы прожили все вместе в укромной маленькой пещерке, находившейся под огромным валуном в открытой степи. Если память мне не изменяет, то мы прожили там целых шесть лет. За это время малехонькая пещерка, разумеется, стала нам самым настоящим домом. Ягодка рыдал как младенец, когда мы покидали убежище, а ведь он был самым старшим из нас!
Что же заставило нас покинуть столь любимое нами место, спросите вы? Ответ, думаю, будет очевидным: этот чудный холм, усыпанный редкими, но пышными деревьями, на которых росла листва. Да, черт подери, самая настоящая листва! Мне с трудом верилось в это, казалось, что это галлюцинации, вызванные жарой, но мы ведь не наткнулись на этот холм случайно. Мы знали куда шли, и знали, что здесь будут деревья с листвой, что здесь будет вода.
Всего какую-то неделю с лишним назад мы, как обычно, выживали в тени убежища, просто валяясь на земле и не совершая никаких действий, дабы не тратить силы и не усугублять тем самым жажду. В принципе, делать больше то и нечего было, учитывая наше положение: ни электричества, ни новых книг у нас не имелось, а все азартные и настольные игры, что у нас были, уже изрядно поднадоели. В основном у нас имелось только все самое необходимое: одежда, надежно укрывавшая все тело от опаляющих лучей солнца, сделанные вручную подобия кроватей, малехонький стол с четырьмя табуретками и невысокий шкафчик для личных вещей, оставшихся у нас еще с тех самых времен нормальной жизни. Все остальное, что не входило в перечень предметов первой необходимости, валялось кучами рядом с кроватями, ожидая часа своей надобности. Так как наше убежище было обыкновенным уголком в тени под крупным отвесным валуном, нас практически ничто не ограждало от внешнего мира, но проблем из-за этого у нас особо никогда и не было. Только, разве что, черви, как-то умудрявшиеся прожигать кислотой дыры в нашей низкой ограде, которую мы специально выстроили против них из найденных в округе негодных вещей и материалов, иногда доставляли нам хлопот. Самая трудная задача заключалась в том, чтобы добывать пищу и, разумеется, воду. Найти где-то в руинах некогда цивилизованных мест пищу, остававшуюся пригодной даже в таких экстремальных условиях, можно было считать благословением, точно так же, как и отсутствие людей в местах, где еще можно достать питьевую воду. Когда мировая разруха только набирала обороты, государства и различные объединившиеся предприятия стали производить всякую термоустойчивую пищу и пригодные для постоянного жилья подземные убежища, предвидев, что в будущем мы будем жить под землей и некоторое время зависеть от еды, которая сможет долго оставаться пригодной при самых высоких температурах воздуха. И, очевидно, с этим они не прогадали, хотя проект по созданию подземных жилищ, как мне известно, по какой-то причине потерпел неудачу. Единственное, что удалось сделать, так это обустроить подземные источники воды для легкого доступа к ним, благодаря чему мы, обыкновенные люди, дожившие до настоящего времени, еще имели надежды на дальнейшее выживание. Да, вода в глубоких подземных источниках еще оставалась, но, как и все в этом проклятом мире, и она когда-нибудь закончится. На грани вымирания находились не только люди, но и дикие псы, выживавшие благодаря тому, что охотились на нас и других редких животных. Когда припасы заканчиваются, а ради рискованного поиска новых покидать убежище на долгие недели не хотелось, приходилось охотиться на псов. Мяса в них, конечно, было немногим больше, чем в человеке, страдающим анорексией, но это, все же, было лучше, чем ничего.
И вот, убивая время в тени убежища, одним 'прекрасным' днем Дубина заметил трех человек, шедших по шоссе, по которому сейчас идем мы. А они заметили его. Он стоял снаружи убежища под раскаленным солнцем без головного убора, и высматривал диких псов, но вместо этого высмотрел семью путешественников, которая шла неизвестно куда, неизвестно зачем. Он даже обрадовался, когда они заметили его и повернули в сторону убежища, но обрадовался не потому, что мы уже около нескольких месяцев не видели людей вне их убежищ или мест, где есть вода, а потому, что собирался убить их, чтобы хоть как-то поразвлечься. Убийство было для него излюбленной забавой, и на охоту за псами или вылазки за припасами он всегда отправлялся с превеликим энтузиазмом. Убивать он их собирался под предлогом самообороны, говорил, что не стоит доверять незнакомцам и вообще оставлять в живых тех, кто знает о нашем местоположении, так как однажды они могут вернуться и ограбить нас, а может даже и убить. Для наших времен это была вполне себе здоровая паранойя, однако, так как я все еще сохранял в себе остатки цивилизованного, морально здорового человека, мне такое поведение было до отвращения чуждо. К тому же, я прекрасно понимал, что Дубина лишь прикрывал этими словами свое истинное желание - убить этих странников. Когда гости приблизились и мне удалось их хорошенько рассмотреть, я обнаружил, что выглядят они отнюдь не дико, и мои опасения по поводу них заметно снизились. Измученные долгим нахождением под солнцем чернокожие мужчина и женщина, лет эдак тридцати с лишним, и их маленькая дочка выглядели скорее уязвимыми, чем представляющими опасность. Дубину это, впрочем, не волновало, и пока я не приказал ему успокоиться, он крепко сжимал в отведенной за спину руке любимый нож, ожидая подходящего момента для удара.
Семья чернокожих осмотрительно не стала приближаться к нашему убежищу слишком близко, однако подошли они на достаточное расстояние, чтобы их голоса были отчетливо нам слышны. И первым же делом, после мягкого приветствия, они поведали нам о том, что люди обнаружили неподалеку чудное место, где холодная вода била обильным ключом, росли пышные деревья с густой листвой, и давали урожай культурные растения. Но потом они добавили кое-что еще. Мало того, что их рассказ об этом необыкновенном холме казался, мягко говоря, неправдоподобным, так еще и в довершение они подбавили какого-то абсолютного безумия. Они сказали, что там, в холме, есть огромная пещера, внутри которой находится небольшое озеро. Озеро, исполняющее желания. Услышав это, я, разумеется, тут же приписал семейку чернокожих к разряду душевно больных. Мои друзья, правда, приняли эти известия немного иначе: Дубина вдруг, чего раньше я практически никогда не видел, призадумался, почесывая затылок, на вечно каменном лице Молчуна вырисовались отчетливые черты удивления, и только Ягодка, как всегда, сидел на кровати и что-то бубнил себе под нос, совсем не придавая значения происходящему. Поверить в услышанное нами было невозможно. В наше время мало кто мог связать пару слов в полноценное смысловое предложение, далеко не все знали, о чем они говорят, лишь бы что-то произносить себе в досуг, дабы не умереть от скуки. Эта семья чернокожих, однако, не выглядела безумцами, а даже наоборот, визуально казалась самыми вменяемыми и цивилизованными из всех тех людей, которых я встречал за последние года четыре. Они говорили без запинки, свободно владели языком, четко формулировали идею. Это замечание даже заставило меня на секундочку задуматься о том, что их рассказ может оказаться правдой. Теперь же, увидев этот чудо холм собственными глазами, я жалел, что не поверил им сразу и не отправился в путь вместе с ними.