Последний защитник
Шрифт:
Я шел от Генриетта-стрит к Чаринг-Кросс. После бессонной ночи я чувствовал себя полностью разбитым. Кожа казалась неумытой, а в глаза словно бы песка насыпали.
Полночи я писал письма. А потом задремал от силы на час и проснулся от кошмара. Мне приснилось, что отрубленная рука Даррела ползет по подушке, как ужасное насекомое, оставляя за собой кровавый след. После этого пытаться снова заснуть было бессмысленно.
Утро выдалось ясное. После вчерашнего дождя улицы сияли. Небо голубое, без единого облачка. Сэм ушел рано, отправился охотиться за новостями. Волнения в
Привратник, стоявший в золотых воротах Уоллингфорд-хауса, наотрез отказался меня пускать. Я пояснил, что мне нужен господин Вил. Охранник заверил меня, что я обратился не по адресу. Судя по всему, он не желал даже допустить возможность того, что господин Вил вообще существует в Уоллингфорд-хаусе или где-то еще на земле. Я показал ему подписанную королем бумагу, подтверждающую мои полномочия, и сказал, что сам он просуществует недолго, если не перестанет чинить препятствия должностному лицу и не пошлет за господином Вилом тотчас же.
Посыльный стрелой умчался в дом. Привратник удалился в свою сторожку. Я стоял у ворот вместе с небольшой компанией попрошаек, которые всегда собирались там, дожидаясь, когда выйдет герцог и бросит им пригоршню серебра. Признаться, я от души возненавидел все эти роскошные особняки и дворцы богачей: Уоллингфорд-хаус, Арундел-хаус на Стрэнде, Кларендон-хаус на Пикадилли и даже сам Уайтхолл. Ибо видел слишком многое из того, что происходит там, внутри.
Из-за угла западного крыла дома появилась высокая прямая фигура господина Вила. Он медленно пересекал главный двор и двигался в моем направлении. На нем был его извечный коричневый камзол, такой же старомодный, как и гофрированный воротник, а на боку раскачивалась тяжелая шпага. Жизнь приводила господина Вила в странные места, как и меня самого, и я неожиданно почувствовал симпатию к этому человеку. Он остановился в ярде от ворот и уставился на меня. По его виду можно было заключить, что он тоже мало спал.
– Ну?..
Я показал на окружавших меня нищих и на привратника рядом.
Вил повел плечами:
– Мне не о чем с вами говорить.
– Мне с вами тоже. Я хочу поговорить с герцогом.
Он снова дернул плечами и собрался уходить.
– Передайте Бекингему, что это касается шлюхи по имени Хлорис, головореза по имени Мертон и письменного стола в заведении мадам Крессуэлл. – Теперь я целиком завладел вниманием аудитории, включая привратника и попрошаек. – Скажите ему…
Вил поднял руку:
– Достаточно. Я передам его светлости ваши слова.
– И еще скажите своему хозяину, что я буду нынче днем в Уайтхолле. После этого будет уже слишком поздно.
Я собрался уходить, когда Вил окликнул меня. Он махнул рукой, чтобы привратник и попрошайки расступились и дали пройти, и тихо проговорил через ограду ворот:
– Он еще жив.
– Даррел?
– Кто отрубил ему кисть?
– Я не знаю.
Вил нахмурился, вглядываясь в мое лицо:
– Правда?
– Честное слово. Из сада прибежал какой-то неизвестный мужчина. Напал на Даррела в холле, а потом выскочил через парадную дверь. Я никогда его раньше не видел.
Мы оба некоторое время молчали.
– Даррел может выкарабкаться, если рана не воспалится, – наконец
В четверг погода стояла такая солнечная и теплая, что Ричард Кромвель задержался в саду после завтрака дольше обычного. Они с Элизабет гуляли по дорожкам. Он с большим интересом изучал, что выросло в саду.
– Весна в этом году просто великолепная. Если и дальше будет стоять такая погода, Гэмпшир станет сущим раем. Как бы мне хотелось выбраться к вам туда на несколько дней.
– Сэр, – сказала Элизабет, – вы становитесь безрассудны. Вчера вечером один человек умер, а другой был ранен, возможно смертельно. Вы не можете подвергать себя еще большей опасности ради каких-то цветочков.
– Кто знает? Если план герцога сработает, я смогу провести в Гэмпшире целый год.
– Да какое там сработает. – Элизабет говорила тихо, но на самом деле ей хотелось накричать на отца. – В Уоллингфорд-хаусе много чего обсуждают, но все это вилами по воде писано. Герцог ничего больше для нас не сделает, если только вдруг не усмотрит в этом для себя какой-нибудь пользы.
– Но Бекингем дал мне слово. Он человек чести.
Отец нагнулся и стал рассматривать новые почки на розовом кусте. Бедный Разбитый Дик. Элизабет недавно исполнилось восемнадцать, отец был в два с лишним раза ее старше. И тем не менее у нее возникло чувство, что в последние несколько недель они поменялись местами. Ричард Кромвель был полон свойственного юности глупого оптимизма, тогда как Элизабет чувствовала себя старой как мир.
Прошлой ночью она не спала. То, что случилось на Генриетта-стрит, стояло у нее перед глазами. Все вокруг залито кровью. За эти несколько ужасных минут у подножия лестницы они с отцом потеряли все: то странное существо из канализации схватило жемчужное ожерелье и убежало в ночь. Мало того, сегодня утром госпожа Далтон объявила, что для нее неудобно, чтобы они гостили у нее дольше. Но отец все равно отказывался посмотреть правде в лицо.
Ричард глянул на дочь:
– Ты очень похожа на своего дедушку, дорогая.
– Что?
Казалось, отец позабыл обо всех их невзгодах.
– Особенно в профиль. Очень похожа. – Он улыбнулся, сообразив задним умом, что следует быть тактичным. – Но хотя ты и женщина, тебе это идет.
Открылась боковая дверь. Элизабет подняла голову, ожидая увидеть госпожу Далтон или ее управляющего. Но это оказался какой-то незнакомец.
– Кто это? – спросил отец.
– Я вроде бы где-то его видела… – И тут до нее дошло. – Мне кажется, он был вчера вечером у Хэксби. Я толком его не рассмотрела, и свет был тусклый, но… – Элизабет оборвала фразу.
Мужчина был совсем близко.
– Господин Кромвель, я полагаю? – Он поклонился. – И госпожа Кромвель?
Ричард распрямился:
– С кем имею честь?
– Моя фамилия Марвуд, сэр. Вот, извольте ознакомиться: документ, подтверждающий мои полномочия.
И с этими словами он протянул отцу какой-то смятый листок.
«Он знает, кто мы, – подумала Элизабет, – и наверняка знал обо всем еще прошлым вечером».
Пожалуй, этого Марвуда нельзя было назвать импозантным. Одежда хотя и респектабельная, но довольно поношенная. А парик так и вовсе ужасный. Она заметила шрамы на левой стороне лица и шеи.