Последний зов
Шрифт:
– Подслушивал?
– Голяков докладывал майору Кузнецову.
Под ложечкой екнуло. Самую малость. Нетрудно догадаться, о чем докладывал старший лейтенант Голяков начальнику погранотряда. Но догадываться - одно, знать - другое.
– Старший лейтенант в канцелярии?
– Бреется, - обиженно буркнул дежурный.
– Лешк, - спросил, помолчав, ты чего натворил?..
– Для кого Лешка, для тебя - "товарищ младший сержант". Запомнил?
– Он сам не понял, шутя ли обрезал парня, или всерьез. Но, впрочем, тут же смягчил свою резкость: - Ничего я не
– Голяков докладывал, вроде ты по немцам стрелял, на ту сторону, а старший лейтенант Иванов тебя покрывает. И еще про дознавателя чего-то... Это кто такой, дознаватель?
– Человек.
– Выдуриваешься. Баньку валять каждый может. К тебе с открытой душой, как другу...
В соседней комнате затрезвонил телефон, парень опрометью бросился к аппарату и через секунду в служебном рвении зачастил слишком громко: "Так точно!", "Никак нет!", "Есть!", "Есть, товарищ майор!".
Вот завертелось, без страха подумал Новиков. Страха он не испытывал. Верил в свою правоту. Почему верил, на каком основании - даже объяснить себе не мог. Пришла злость. Молчаливая, безотчетная злость.
– Майор Кузнецов!
– испуганно сообщил дежурный.
– Выезжает.
– Открой пирамиду.
– ...ажно страх, какой сердитый майор. Ажно в трубке гудело...
– Открой.
– ...велел вызвать коменданта с шестнадцатой.
– Помолчи, ради бога.
– Что теперь будет, Лешк? Нахомутал ты делов.
– Моя печаль.
– Твоя...
В тающем полумраке лицо дежурного выражало испуг и казалось неестественно синим от льющегося из окна синего отсвета зари. Парень, жалеючи, немного сощурясь, будто сдерживал слезы, следил, как Новиков поставил в гнездо автомат, помедлив, достал ведерниковский и, заглянув внутрь ствола, на место не поставил, потянул подсумок Черненко и тоже положил его рядом с автоматом на табурет.
– Подними обоих.
– Ну да... До подъема вон сколько!
– Часы показывали половину четвертого.
– Успеется.
– Иди подними обоих.
– Было бы чего. Делов-то пустяк.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вряд ли он сознавал, почему поднял солдат, не отоспавших положенное, поднял без кажущейся необходимости, проявил ненужную жестокость по отношению к близким товарищам, с которыми до вчерашнего дня бескорыстно делился всем, что имел - папиросами и халвой, купленными на небольшое жалованье отделенного командира, сокровенными мыслями, пересказывал содержание прочитанной книги, где мог, закрывал глаза на мелкие проступки и незначительные ошибки друзей, был с ними мягок и обходителен, как с второклассниками, а не с бойцами своего отделения. Еще толком не осмыслив происшедших в себе перемен, не обнаружив, когда сломались привычные взгляды и то настоящее, чем и в чем он жил повседневно до этого часа, приобрело иную окраску и особое значение, он, однако, с удивительной ясностью, понял, что отныне жить, как прежде, не сможет; как бы ни распорядилась судьба, чем бы ни обернулась стрельба по немцам - пусть даже судом военного
Еще вчера или двумя днями раньше не пришло бы в голову будить - ни свет ни заря - утомленных людей. Пожалуй, он бы сам отыскал оброненные Черненко патроны, а то, гляди, заодно со своим почистил и автомат Ведерникова.
Сейчас он молчаливо наблюдал за ползающим по полу невыспавшимся Черненко, слышал за спиной сердитое сопение Ведерникова. В открытую дверь доносилось частое шорканье шомпола по стволу автомата, и не было ни капельки сожаления ни к одному из бойцов.
– Тэ ж мэнi зайнятiе придумав, - бубнил Черненко.
– Тэмно ж, як у склепе, а воно, дывись, прыказуе...
– По натуре веселый хлопец, Черненко зло покалывал своего отделенного карим глазом, открывая толстогубый рот и сердито бубня: - И чого б оцэ стояты над головою?
– Ищите.
– А я що роблю? Шукаю. Чы, можэ, кому-нэбудь здается, що я танцюю, то нэхай очi протрэ хустынкою... Ай, лялечки-малечки, - весело затараторил по-русски.
– Вот вы игде прохлаждаетесь.
– С этими словами парень нырнул под стол, завел руку в угол и в самом деле извлек два патрона.
– Ваше приказание выполнил!
– сказал дурашливым тоном, вскинул ладонь к козырьку воображаемой фуражки, но, остановленный многозначительным взглядом дежурного, опустил ее.
Почти одновременно из комнаты для чистки оружия вышел Ведерников, поставил почищенный автомат в пирамиду.
– Порядок, младший сержант, - сказал он тоном доклада.
– Приказание выполнил.
– Хорошо. Идите спать.
Новиков с приятным удивлением отметил не сразу угаданную перемену в Ведерникове. Аккуратно подтянутый, в подпоясанной ремнем гимнастерке и начищенных сапогах, он с незнакомой благожелательностью обратил к своему отделенному слегка тронутое оспой широкое лицо - будто ждал дальнейших распоряжений.
– Поспать бы неплохо, - согласился Ведерников.
– Только черта лысого уснешь.
Новиков поймал на себе его мимолетно скользнувший сочувственный взгляд и без труда догадался, чем вызваны перемены - знает: дежурный успел раззвонить. И странно, не сочувствие тронуло душу, а именно желание скрыть его, поглубже упрятать. То и другое было не свойственно мрачноватому Ведерникову.
Черненко спрятал патроны в подсумок, не уходил, стоял, пританцовывая босыми ступнями по заслеженному полу дежурки, притворялся, будто ему холодно, и плутовское выражение не сходило с его смуглого тугощекого лица. "И этот знает, - подумал Новиков.
– Знает и виду не подает. Как сговорились ребята".
До этой минуты не приходилось задумываться, как к нему относятся подчиненные - просто не возникало повода для таких мыслей. Его отношение к ним было разным, потому что сами они тоже были неодинаковыми. И вот в короткие секунды, казалось бы, не подходящие для анализа, он увидел рядом с собой друзей, он это уловил обостренным до крайности восприятием, уловил по напряженным лицам, по тому, что, выполнив его приказание, не оставили его одного.
Протяжно зазвонил телефон. Дежурный схватил трубку.