Последний зов
Шрифт:
Он не додумал. Провод вдруг натянулся, задрожал в руках, как струна. Лодку закружило в водовороте, вокруг нее будто кипело: слышались всплески наверно, Богданьский вместо весел загребал руками, пробуя выбраться из воронки.
Рывка было достаточно, и посудину опять подхватило течением. Ее несло минуту или значительно больше, может, все полчаса.
– Ты, черт!..
– послышалось снова, но теперь не справа, а рядом, громко, в опасной близости от противоположного берега.
– Никак задремал!.. Перекур с дремотой устроил...
– Я сейчас...
Без Богданьского лодка казалась почти невесомой, Новиков легко выволок ее на песчаную отмель, неслышно соскользнул вниз, придержав рукой автомат, и только сейчас почувствовал, как сильно устал.
В ту минуту, когда он стал отвязывать чалку, от ближнего хутора выскочил мотоцикл с зажженной фарой, круто развернувшись, остановился неподалеку от воды; яркий сноп света резко ударил по ней, стал шарить, медленно смещаясь к лодке.
– Ложись!
– запоздало приказал Иванов и спрыгнул на мокрый песок.
Новиков лег.
Пучок света скользил по воде, сантиметр за сантиметром ощупывал морщинистую от ряби поверхность, поднимался к обвалистому срезу берега, перемещался и под углом клался на воду, высветливая ее до самого дна и неумолимо приближаясь к утлой лодчонке.
Лежа рядом со старшим лейтенантом, Новиков слышал его частое прокуренное дыхание, с опаской следил за полосой электрического огня, в которой клубился туман и роилась мошка, невесть откуда налетевшая так густо, словно бы падал мартовский снег; полоса приближалась; почти вжавшись в мокрый песок, младший сержант стал отползать назад, за лодку, покуда не уперся ногами в берег.
Что-то до омерзения гадкое и постыдное ощущал он в боязни обнаружить себя, в необходимости лежать раздавленной курицей, лежать под тихое бормотание реки и стрекот немецкого мотоцикла с вытаращенным циклопическим глазом и безропотно ожидать...
Ожидать - чего?..
Вместе с проникающим к телу влажным холодом в сознание вливался обжигающий стыд, наполнял сердце и мозг - все существо до последней клеточки, не оставляя места сбивчивым мыслям, рассудочному повиновению.
Новиков в эту минуту почти ненавидел себя и старшего лейтенанта, уже не в силах был слушать тяжелое, с посвистом дыхание своего осторожного командира, и если раньше, до сегодняшней ночи, старался гасить возникающее в себе недовольство и всегда его перебаривал, то сейчас совершенно не мог совладать с ним.
"До каких пор?
– возмущался он.
– Разве я не на своей земле?!."
От гнева было трудно дышать; тихое бешенство словно бы стало отрывать вжатые в песок руки, ноги, приподняло над лодкой, и Новиков на секунду ослеп от ударившего в глаза яркого света.
– Ложись! Ты что делаешь?!.
Вряд ли услышал он слова Иванова, как, должно быть, не услышал свои.
– Я на своей земле...
Но прежде чем успел по привычке произнести звание
– Спокойно, младший сержант. Не паниковать.
Слова донеслись, как сквозь вату, их заглушил хохот. Единственный выстрел, прозвучавший от мотоцикла, отнесло и рассеяло мощной струей спертого воздуха, ударившего из простреленной лодки.
– Сволочи!
– прорычал Новиков.
Всей силой сконцентрированной в себе ненависти он рванул автомат к подбородку и, совершенно не помня себя, поддавшись безраздельно властному чувству гнева, нажал на спусковой крючок автомата; и снова не услышал ни звона разбитой вдребезги фары, ни возмущенного возгласа старшего лейтенанта:
– Что ты... ты натворил, Новиков!.. Ну, Новиков!..
В наступившей тишине слышен был топот убегающих немцев.
5
"...Голяков позвонил, и по тону его стало понятным: случилось
из ряда вон выходящее. У меня, признаюсь, дрогнуло сердце... В
самом деле случилось: младший сержант Новиков, один из самых
дисциплинированных командиров, стрелял по немцам, бил по их
мотоциклу, по их территории. По тогдашним временам и по той
обстановке это было подсудное дело... Не знаю, что меня удержало
от написания в округ срочного донесения. Что теперь выдумывать!..
Не знаю - и все. Решил: лично подъеду и разберусь на месте... В
общем, не поднялась рука на такого сержанта - уж больно хорош был,
чист, во всех смыслах чист... Пришлось мне в эту ночь дважды
поднимать с постели начальника пограничных войск округа - первый
раз просить санкцию на возвращение Богданьского домой, в Польшу,
второй - согласиться с моим решением не судить Новикова. Генерал
не стал возражать..."
(Свидетельство А.Кузнецова)
Иванов нервно ходил по канцелярии, сцепив челюсти и коротко размахивая руками, гневный, неузнаваемо постаревший за одну ночь. Было светло от "семилинейки" с протертым стеклом, даже излишне светло, и резкая тень старшего лейтенанта перемещалась по стене неестественно четко.
– Ну, Новиков, подсек ты меня. Под корень срубил... Ты хоть понимаешь, черт возьми, что натворил?!.
Новиков стоял навытяжку.
– Так точно.
– Ни хрена ты не понимаешь... Было бы соображение, не натворил бы глупостей. А еще грамотный, учитель. Чему ты их мог научить, детей?
– Простите, товарищ старший лейтенант, мое прошлое к делу не относится.
– Подсудное дело. Сам в тюрьму напросился... Я бы еще понимал - кто другой... Но ты...
– Они первые. Я не начинал.
– Сколько раз говорено: не поддаваться на провокации! Приказы надо выполнять безоговорочно. Кроме явно преступных. Это тебе известно?
– Так точно.