Последний зов
Шрифт:
Голяков слушал, смежив глаза, пометок на карте больше не делал. Обе ладони его лежали на испещренном синими знаками зеленом листе.
– Спасибо, товарищ Богданьский, - поблагодарил он поляка и протянул руку.
– Мы вас сейчас проводим обратно.
– Так ест, додому надо.
Голяков велел младшему лейтенанту сходить за одеждой поляка.
– Просохла не просохла - тащите, - сказал он. И вдруг, словно впервые заметив присутствие Новикова, удивленно на него посмотрел.
– Вы готовы?
– Не понял. К чему?
–
– Мне приказали явиться в канцелярию...
– Почему без оружия?
– Не знал, товарищ старший лейтенант.
– Быстро за автоматом!
Сбегать за автоматом было минутным делом.
Переводчик еще не вернулся. Голяков, засовывая обеими руками бумаги в планшет, плечом прижимал к уху телефонную трубку, приказывал соединить его с комендантом участка капитаном Яценко.
– Русским языком говорю: подержите его на проводе.
– Он взглянул на Богданьского.
– Коменданта подержите на проводе. Я к вам сейчас приду, раздраженно бросив трубку, глянул на Новикова маленькими, в красных прожилках глазами.
– Сиди, пока не вернусь. Сюда никого не пускать.
– Есть, товарищ старший лейтенант!
Но Голяков уже был за дверью, шаги его гулко отдавались в пустом коридоре.
Богданьский сидел на прежнем месте, устало опустив руки.
Все было, как и минуту назад. В канцелярии внешне не произошло изменений. Разве что стало попросторнее без начштаба и переводчика. Часы отщелкивали секунды, на подоконнике агонизировала "семилинейка", и над картой еще не рассеялся дымок папиросы - словно плавала тучка.
Внешне все было, как минуту назад.
И тем не менее Новикову почудилось, что в его отсутствие что-то сдвинулось с места, непривычно сместилось.
Он закинул на плечо ремень автомата, сделал несколько шагов к столу, к карте, невольно посмотрел на нее и еще шагнул.
Карта была зеленой от обилия зеленого цвета, обозначившего лесные массивы, от прихотливых изгибов неширокой реки, - этих хвостатых головастиков - речушек и ручейков. Он словно услышал журчание воды и ощутил на себе дыхание ветра, пропахшего июньскими травами и парным молоком - так пахло сейчас там, дома, за Уральским хребтом, в его родной и далекой деревушке Грязнухе. Так пахло, когда он с ребятами ездил в ночное.
Но поверх всего этого твердым синим карандашом опытная рука нанесла ромбики, означавшие скопление немецких танков, изломанно-зубчатые полукружья, где сосредоточились немецкая пехота, позиции немецкой артиллерии, саперных батальонов и рот - немцы, фашисты, враги... И - острые синие стрелы впивались в зеленый берег.
"Да что же это?!" - недоуменно сдвинулось в Новикове.
– Фашистовцы...
– сказал с ненавистью Богданьский, будто понял, что творится на душе у сержанта.
Новиков вздрогнул. И внезапно представил себе такие же листы карт на столах канцелярий соседних застав. И там командиры наносили на них синие ромбики,
Инстинктивно, не отдавая себе отчета, положил ладонь на свой зеленый берег, словно небольшая эта его ладонь была способна прикрыть его от зловещих стрел.
– Капралю! Цо бендзем робиць, цо?
– с откровенным отчаянием спросил Богданьский.
– Нема выйстя.
Новиков непонимающе посмотрел на поляка и снова, как на границе, когда тот, упираясь, не захотел идти на заставу, почувствовал необъяснимую вину перед ним.
По всей вероятности, поляк ответа не ждал, просто высказал вслух тревожившую его мысль, потянулся к занавешенному одеялом окну, приподнял краешек.
За окном была непроглядная ночь.
4
"...Когда младший сержант мне рассказал об этом,
возвратившись с границы, я понял, что с моим отделенным творится
неладное. Не то, что шарики с роликами перепутались, нет. Насчет
головы - дай бог каждому!.. Навроде шел человек с закрытыми
глазами, шел по ровному, знакомому месту. И вдруг в прекрасный
момент открыл глаза... и перед ним - пропасть. Словом, другой
человек... И так меня за душу взяло, что дрожу за него - спасти
надо..."
(Свидетельство С.Ведерникова)
Когда со света они вышли с черного хода на улицу, двор тонул в темноте. Было тихо - до звона в ушах. Тихо и зябко от наплывавшего с реки сырого тумана. Новикову сдавалось, что в голове у него стоит сплошной гуд - от непривычно густой тишины и усталости. Гудели телефонные провода, в них что-то потрескивало, часто, с короткими перерывами, словно провода захлебывались от перегрузки.
Еще не свыкшись с темнотой, Новиков вслед за Голяковым и Богданьским спустился с крыльца, держась за перильца, все трое пересекли двор к калитке. Она едва слышно скрипнула, отворенная старшим лейтенантом.
Из темноты вынырнул Иванов.
– Все готово.
– Сняли наряд?
– Оттянул влево, метров на триста.
– Иванов перевел дыхание, видно, бежал.
– Лодка на месте, - добавил после короткой паузы.
– Значит, там все в порядке?
– Младший лейтенант наблюдает.
– Тогда все. Ну...
– Он не договорил.
"Да и что он может сказать?" - подумалось Новикову.
– Можно идти?
– спросил Иванов.
– Если нет вопросов.
– Все ясно.
За воротами пошли гуськом, близко один к одному. Новиков замыкал цепочку, слышал за спиной удаляющиеся шаги Голякова. Глаза стали различать очертания ближайших кустов, напряженно ссутуленную спину поляка. Богданьский ступал неуверенно, наклонясь вперед, глядя себе под ноги - будто шел по кочкарнику, - и простуженно шмыгал носом.