Последняя глава (Книга 3)
Шрифт:
– Только если добыть бесспорные доказательства измены.
– А их придется добывать здесь?
– Получить их с Цейлона вряд ли удалось бы, да и стоило бы очень дорого.
– Клер пока не хочет, чтобы за ним следили.
– Конечно, дело это довольно грязное, - отозвался Адриан.
– Знаю, дядя. Но ведь иного выхода нет?
– Нет.
– Сейчас она считает, что лучше всего оставить друг друга в покое; а он говорит, что если она с ним не вернется на Цейлон, то пусть пеняет на себя.
– Значит, тут еще кто-нибудь замешан?
– Есть один молодой человек,
– Гм... "Молодость! Молодость!" - как сказал Шекспир. Приятный юноша?
– Я видела его только несколько минут. По-моему, очень славный.
– Это палка о двух концах.
– Я во всем верю Клер.
– Ты знаешь ее лучше, чем я, дорогая, но ведь она не очень-то терпелива. Сколько здесь пробудет Корвен?
– Она говорит, самое большее - месяц. Уже неделя, как он приехал.
– Он с ней виделся?
– Один раз. И опять пытался сегодня. Я его увела. Она ужасно боится этих встреч.
– Но ведь как муж он имеет полное право с ней видеться.
– Да, - отозвалась Динни и вздохнула.
– Не может ли ваш депутат, у которого она служит, придумать какой-нибудь выход? Он ведь юрист.
– Мне бы не хотелось посвящать его во все это. Уж очень интимные вещи. Да люди и не любят вмешиваться в семейные дрязги.
– Он женат?
– Нет.
Она поймала на себе внимательный взгляд дяди и вспомнила, как Клер, засмеявшись, сказала: "Динни, он в тебя влюблен".
– Он будет здесь завтра вечером, - продолжал дядя.
– Кажется, Эм пригласила его ужинать, Клер тоже придет... Совершенно искренне, Динни, я просто не представляю себе, что тут можно сделать. Может быть, Клер передумает и вернется к Корвену или Корвен передумает и предоставит ей жить, как она хочет? Динни покачала головой.
– Они не передумают, не такие люди... Ну, мне надо пойти вымыть руки.
Оставшись один, Адриан стал размышлять о той бесспорной истине, что у каждого свои заботы. Его заботой была в настоящее время болезнь его двух пасынков - Шейлы и Рональда Ферз, которые заболели корью. Благодаря прямо-таки священному ужасу, с каким его жена относилась к "заразным" болезням, он оказался изолированным в собственном доме. Судьба Клер не слишком его интересовала. Ему и раньше казалось, что племянница принадлежит к тому типу молодых женщин, которые по любому случаю готовы закусить удила и когда-нибудь непременно свернут себе шею. Он отдал бы трех Клер за одну Динни. Но если семейные истории Клер угрожали спокойствию Динни, они становились важными и для него. У Динни, как видно, особая способность непременно взваливать на себя чужое бремя: сначала Хьюберта, потом его самого, потом Уилфр.ида Дезерта и, наконец, Клер.
И он сказал, обращаясь к попугаю леди Монт:
– Несправедливо, Полли, правда?
Попугай, привыкший к Адриану, вылетел из клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул за ухо.
– Не одобряешь, да?
Зеленая птица пробормотала что-то нечленораздельное и продолжала прогуливаться по его пиджаку. Адрнан ласково подергал ее за хохолок.
А кто приласкает Динни, кто подергает ее за хохолок? Бедная девочка!
В эту минуту раздался голос его
– Я не позволю, чтобы Динни опять дергали.
– Эм, - обратился Адриан к сестре, - скажи, кто-нибудь из нас болел душой за другого?
– В больших семьях этого не бывает. Со мной это чуть не случилось, когда я женила Лайонела... А теперь он судья - ужасно! Дорнфорд... Ты видел его?
– Никогда.
– У него лицо как на портретах. Говорят, в Оксфорде он получил приз за прыжки в длину. Это может пригодиться?
– Говорят, это желательно.
– Отлично сложен, - продолжала леди Монт.
– Я подробно рассмотрела его в Кондафорде.
– Милая Эм!
– Ради Динни, конечно. Что ты будешь делать с садовником, который во что бы то ни стало желает укатать каменную площадку?
– Скажу, чтобы он этого не делал.
– А он не слушается: когда ни выглянешь в окно в Липпингхолле, он вечно куда-то тащит эту трамбовку. Вот и гонг, а вот и Динни. Пойдем.
Сэр Лоренс стоял у буфета и извлекал из бутылки раскрошившуюся пробку.
– Лафит шестьдесят пятого года. Никак не угадаешь, каков он окажется. Открывайте осторожнее, Блор. Как ты думаешь, Адриан, подогреть его или не стоит?
– Лучше нет, если оно такое старое.
– Пожалуй.
Ужин начался в молчании. Адриан думал о Динни, Динни - о Клер, а сэр Лоренс - о вине.
– Французское искусство, - сказала леди Монт.
– Ах да!
– подхватил сэр Лоренс.
– Ты мне напомнила, Эм: будут выставлены некоторые картины, принадлежавшие старику Форсайту. Ведь он умер, спасая их, и это нужно сделать в память о нем.
Динни подняла глаза.
– Отец Флер? Хороший был человек, дядя?
– Хороший?
– повторил сэр Лоренс.
– Пожалуй, не то. Прямой - да, осторожный - да, слишком осторожный по теперешним временам. Когда начался пожар, его ударило по голове картиной... Бедняга... Впрочем, во французском искусстве он кое-что понимал... Эта выставка очень бы его порадовала.
– Ни одна вещь на ней не может сравниться с "Рождением Венеры", заявил Адриан.
Динни бросила на него довольный взгляд.
– Божественная вещь!
– сказала она.
Сэр Лоренс поднял одну бровь.
– Я не раз пытался понять, отчего народы становятся все прозаичнее. Сравните старых итальянцев и современных!
– Разве поэзия - не особое кипение крови, дядя? Разве она не юность или по крайней мере не восторженность?
– Итальянцы никогда не были молодыми, а восторженности в них и сейчас хоть отбавляй. Мы путешествовали прошлой весной по Италии, и ты бы видела, как они хлопотали из-за наших паспортов!
– Трогательно, - согласилась леди Монт.
– Весь вопрос - в способах выражения. В четырнадцатом веке средствами выражения для итальянцев были кинжалы и стихи, в пятнадцатом и шестнадцатом - яд, скульптура и живопись, в семнадцатом - музыка, в восемнадцатом интриги, в девятнадцатом - восстания, а в двадцатом их поэтичность выражает себя в радио и в законах.
– Это было так утомительно, - пробормотала леди Монт, - эти законы, которых ты не в состоянии прочесть.
– Тебе повезло, мой друг: я их читал.