Последняя инстанция. Расследование
Шрифт:
– Да как я могу с тобой согласиться?! – слава богу, мы хотя бы не переходили на крик, а разговаривали вполне спокойно, объясняя друг другу суть своих позиций. – Ты оправдываешь убийцу. Даже, учитывая все подробности и памятуя о том, что убивал он таких же преступников, всё равно, ему нет оправдания. Чем он лучше, чем они?
– А кто говорит, что он лучше? Я такого не говорила. И вообще, я никого не оправдываю. Мы сейчас говорим не о моём мнении, его мы не рассматриваем. Мы сейчас пытаемся понять народное суждение. Ты же хотел знать, что обо всех этих преступлениях пишут в Интернете, вот я тебе и пытаюсь это объяснить. Разглядываем под лупой, так сказать, мнение толпы.
– Толпа не всегда бывает права. Скорее, даже наоборот, – буркнул я.
Жанна терпеливо, как мать может объяснять что-то непонятное своему ребёнку, втолковывала мне вещи, которые я понимал
– Толпа чаще всего бывает неправа, – негромко говорила Жанна. – Именно поэтому так страшны массовые беспорядки, митинги и демонстрации. У толпы свои законы, и не всегда они подчиняются законам разума и логики. Но мы сейчас говорим не о толпе. Есть некоторая разница между истеричными криками людей при большом скоплении народа и их рассуждениями по одиночке в сети. Даже, если это одни и те же люди. В состоянии «толпы» они теряют способность логически рассуждать, в состоянии одиночества и спокойствия, к ним возвращается эта способность. И их мнение может в корне отличаться от их же мнения в стаде, назовём это так… Ты хотел узнать мнение толпы или мнение отдельно взятых людей?
– Конечно, отдельно взятых людей. Хотя, будь то мысли отдельно взятых личностей, даже самых умных, рассудительных и трезвомыслящих, будь то мнение обезумевшего стада, это не есть истина. Истина в законе. Суд вынес решение. Существуют разные методы поспорить с этим решением. Есть возможность подать апелляцию. Методы должны быть законны. Если и более высокие инстанции оставляют приговор без изменений, то это значит только одно: решение было верным и единственно возможным в данном случае.
Жанна усмехнулась и снова закурила. Она явно волновалась, но практически ничем это своё волнение не выдавала. Голос её был спокойный и негромкий. Такой красивый голос! Она так замечательно пела, а теперь тем же голосом говорит совершенно ужасные вещи. И что самое страшное, что все её рассуждения были до неприличия логичны. Мне так хотелось поверить её словам, но я не мог, не имел не малейшего права. Да, я чувствовал, что даже те же Петроградские опера ни грамма усилия не приложили к тому, чтобы раскрыть убийство Гаргаевых. Их мотивы были мне вполне понятны. Я бы на их месте, скорее всего, тоже не спешил бы ловить убийцу братьев. Вёл бы дело с чувством, с толком, с расстановкой. Периодически отписывался бы начальству, терпел бы на «ковре» упрёки в бездействии, и, в конце концов, спустил дело на тормозах. Но одобрять этого не мог. Ну, никак не мог.
– Ты помнишь дело о швейцарском авиадиспетчере? – переключилась вдруг Жанна на другую тему.
– Ну да, припоминаю… – я, на самом деле, хорошо помнил подробности этого громкого, даже по мировым масштабам, дела.
– Ты помнишь, какой срок дали нашему, российскому гражданину за убийство этого самого авиадиспетчера?
– Ну, что-то вроде восьми лет…
– Так точно, справочник ты мой! Его осудили на восемь лет тюрьмы. А через сколько он вышел?
– Через два года. За примерное поведение.
– Да. Он вышел через два года. Даже в самой цивилизованной стране мира, каковой принято считать Швейцарию, убийцу практически оправдали, несмотря на само преступление и его жестокость. Ведь он убил этого самого авиадиспетчера на глазах у всей его семьи – жены, трёх детей… Но его выпустили задолго до окончания срока. Присудить ему меньший срок не позволили законы этой страны. А вот выпустить на свободу намного раньше положенного – это, пожалуйста! Тебе это ни о чём не говорит? И встретили его здесь, как героя. С цветами, овациями и дружескими похлопываниями по плечу. Мол, ты, чувак, герой! Мы с тобой, мужик! И практически никому неизвестного до тех пор строителя назначили не много, не мало, заместителем министра по строительству. А почему? А потому что он приобрёл невероятное народное уважение. А ведь он убийца. Жестокий, беспощадный убийца. Так ли уж был виноват этот самый авиадиспетчер? Настолько ли, что его необходимо было убивать? Ведь в его действиях не было никакого злого умысла. И его суд тоже оправдал. Мало того, он даже работу свою не потерял. Так и остался работать в той же самой авиакомпании. В его преступлении была просто ошибка. Пресловутый человеческий
– Куприянов тоже не желал смерти Жилиной. Он просто не справился с ситуацией на дороге.
– Конечно, конечно! А перед этим он немало отхлебнул вискаря. Потому и не справился. Он стал убийцей не в тот момент, когда сбил эту несчастную, а тогда, когда сел за руль. Безнаказанность – вот самое страшное преступление нашего времени. Не было бы этой безнаказанности, не садились бы эти щенки пьяными за руль, не гоняли бы по дорогам города, не сбивали бы пешеходов на пешеходных переходах. Всё от безнаказанности. Тебе ли этого не знать? Ты же опер, Сергеев! Ты же должен сам понимать, откуда такой небывалый рост преступности. От безнаказанности. Вот именно поэтому народ и считает, что наказание должно быть неизбежно. А кто приведёт приговор в исполнение – суд или реальный живой человек, народу, по большей степени, глубоко наплевать. Совершил преступление, сумей за него ответить. Не сумел, тебе помогут. И никак иначе. Именно поэтому тот осетин стал народным героем. Он же не поехал убивать этого самого авиадиспетчера сразу после авиакатастрофы. Он целых два года ждал. Ждал, пока суд признает его виновным. А суд не признал. И тогда он решил добиться справедливости так, как её, эту самую справедливость, видел. А уж как он её видел, бог ему судья.
– Так ему, значит, судья – бог, а авиадиспетчеру сам Калоев? Интересное у тебя кино получается. Но ведь Калоева, по сути, тоже оправдали. Так что получается? Что, родственники этого Петера, забыл, как его фамилия, должны теперь навострить лыжи в Россию, отыскать этого самого мстителя Калоева и разрядить в него обойму? Так по твоей логике выходит?
– Нет, Сергеев, не так. Калоев отомстил за свою семью. Если бы суд признал авиадиспетчера виновным, пусть ненадолго, но посадил в тюрьму, если бы он понёс хоть какое-то наказание, Калоев бы его не тронул. Всё дело в судебных ошибках. И народ не волнует, какие основания у этих самых судебных ошибок – жалость судьи или папины деньги, проплаченные везде и всюду. За преступления надо платить. Ошибки исправлять. Вот их и исправляют. Кто как может, так и исправляет.
– А кто дал право этим исправителям на эти исправления? Толпа? Народ? Господь бог уполномочил? Кто им право дал вершить самосуд, отнимать чужие жизни?! Кто и кому мог дать такое право? Что за суд последней инстанции?!
– Последней инстанции? – Жанна улыбнулась. – Это ты красиво сказал. Так статью хорошо бы назвать… – девушка вздохнула, свернулась калачиком и улеглась головой на мои колени. – Никто им, Сергеев, права такого не давал. Они его сами взяли. Потому что кто-то должен следить за тем, чтобы на земле всё было справедливо устроено, раз уж ваш господь бог за этим уследить не в состоянии. Времени у него, понимаешь, на всё не хватает. Вот и находятся охочие до справедливости. Тут тебе, гражданин майор, ничего уж не поделать. Ловишь убийцу, ну так и лови. Покопай Интернет, почитай обсуждения в социалках, поищи самую обсуждаемую тему. Отыщи того, кто был оправдан незаслуженно. Почитай народные мнения на этот счёт. Как только найдёшь самую больную точку в подобных рассуждениях, так и убийцу поймаешь…
Жанна говорила всё тише и тише, и, в конце концов, тихонько заснула у меня на коленях.
Глава 31
Отъезд Жанны сказался на мне самым неожиданным образом. Мы были знакомы всего несколько дней, но, оставшись один, я отчётливо понял, что девушка – просто часть меня, какой-то кусок, который оторвался и отсутствует, принося мне ощутимый и почти видимый дискомфорт. То ли сказывалась немыслимая жара, установившаяся в Питере в последние дни, то ли навалилась усталость, накопленная за последние недели бесплодной, а потому, неудовлетворяющей работы, но я чувствовал себя, как во сне. Причём, во сне не радужном и не здоровом. Я был крайне рассеянным, несобранным и раздражённым. Всё это состояние нисколько не способствовало работе. Пялясь в компьютер, я периодически ловил себя на мысли, что многое приходится перечитывать по два-три раза, чтобы вникнуть в суть. Осознав, что я в четвёртый раз читаю одно и то же сообщение в социальной сети, я ругнулся и отправился в аптеку за ноотропным препаратом. Вкусив плодов фармакологии и запив их приличной дозой наикрепчайшего кофе, я снова устроился перед экраном с твёрдым намерением свернуть виртуальные горы. В самый ответственный момент, предшествующий началу штурма, заявился Сашка. Он молча и внимательно вгляделся в экран монитора и вынес вердикт: