Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Книги пересказывали друг другу, книгами менялись, брали у друзей… Читали аккуратно, иногда оборачивая в бумагу… И то, что младшие Булгаковы «паслись» у шкафа В. П. Листовничего, вполне вероятно. Книги тогда действительно давали читать — это было принято. Книги издавались добротно, переплетались прочно, так что пройдя через несколько пар рук, возвращались к хозяину целыми и даже повеселевшими. И дешевые издания сохранялись отлично…
Книги брали в библиотеке. Чаще всего — в нескольких, потому что читали чрезвычайно много. Я брала книжки в замечательной детской библиотеке, помещавшейся на Крещатике, именно там, где когда-то — в библиотеке Идзиковского — брал книжки Михаил Булгаков.
Это была эпоха чтения,
Историк Н. П. Бодянский, ведающий библиотекой для младшеклассников, представляет длинный список, с его точки зрения крайне необходимых книг. «Россия. Полное географическое описание нашего отечества», под ред. В. П. Семенова-Тян-Шанского, том 2-й («Среднерусская черноземная область») и том 7-й («Малороссия»); тома выходили в разбивку, в течение многих лет; вышедшие ранее, вероятно, в библиотеке уже имеются, другие еще не вышли… Сборники беллетристических рассказов и стихотворений на сюжеты из русской истории… А вот Эрнест Лависс, «Всеобщая история», том 2-й. (У Лависса есть «Всеобщая история для детей», вышедшая на русском языке в 1897 году, но она, насколько мне известно, однотомна. Может быть, Бодянский имел в виду «Всеобщую историю» Лависса и Рамбо в 8-ми томах, вышедшую в Москве в 1897–1903, и том 2-й в ней, «Крестовые походы», утрачен.) Книги из римской истории, в их числе: Мельвин Уайт, «Гладиаторы. Рим и Иудея»… Список художественной литературы, в числе прочего Герберт Уэллс — «Невидимый» и «Борьба миров». А далее — книги по всем школьным предметам.
Решение педсовета: Приобрести [296] .
Латинист С. Б. Трабша, ведающий библиотекой для старшеклассников, представляет свой список. У него на первом месте художественная литература: полные собрания сочинений Достоевского, Островского, Жуковского; Лев Толстой в 12 томах; драматическая трилогия А. К. Толстого. Множество биографических и литературоведческих изданий, в том числе несколько книг, посвященных «Слову о полку Игореве». А далее книги по математике, биологии, геологии…
296
Государственный архив города Киева. Ф. 108. Оп. 94. Ед. хр. 80. Л. 183 и далее. Публ. впервые.
Решение педсовета: Приобрести [297] .
Зафиксирован и отказ в приобретении книги.
«10 декабря 1904 г. Слушали: о приобретении книги Цыбульского „Одежда древних греков и римлян“. Постановили: Не приобретать, так как это сочинение уже есть в фундаментальной библиотеке» [298] . (Речь о фундаментальной библиотеке этой же гимназии.)
Отмечу, что один из директоров Первой гимназии (он пришел уже после того, как Булгаков гимназию окончил) прославился тем, что свое назначение отметил знаменательным подарком — вручил гимназической библиотеке полное собрание сочинений Жюля Верна!
297
Там же. Л. 187 и далее.
298
Там же. Л. 122.
Не удивительно, что радостную память детства — память о приключенческой литературе — Булгаков сохранил на всю жизнь. Может быть, поэтому так увлекательно написан его философский,
А в заключение еще один устный рассказ не писавшей мемуаров Инны Васильевны Кончаковской. Рассказ об очень небольшом событии, случившемся здесь, в этом доме на Андреевском спуске, и существенно отразившемся в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия». Рассказ, тем более интересный, что сама Инна Васильевна его связи с «Белой гвардией» не заметила.
По-видимому, было начало 1920 года — конец зимы. В доме никого из Булгаковых нет. Мальчики Иван и Николай ушли с Белой армией, Михаил на Северном Кавказе, Надежда с мужем в Москве, Варвара Михайловна с Лелей — у доктора Воскресенского. В доме расквартированы революционные матросы Днепровской флотилии. Стоят лютые холода. Дров давно нет — топят заборами. Да и заборы все давно сожжены.
Шестнадцатилетняя Инна вбежала в гостиную, замерла у двери, вскрикнула: «Что вы делаете?» и… заплакала: матрос с наслаждением подбрасывал в раскаленную печку-буржуйку книги. Он наслаждался не тем, что жег книги, он просто хотел согреться и был рад, что у него это так славно получается.
На вскрик матрос обернулся, увидел плачущую барышню, все понял и растерялся. «Да что вы, барышня, — сказал смущенно. — Мы же золотые книги не трогаем. Вон они все на месте. — Указал на полку, где стояли книги с золотым обрезом. — Мы только простые берем».
Простые — это была классика в дешевых изданиях Вольфа. Простые был Пушкин.
«Это был Пушкин!» — полвека спустя говорила старая женщина с такой горечью, как будто это было вчера. Можно только вообразить, как потрясенно пересказывала она это по свежим следам события — своей подруже Леле Булгаковой, Варваре Михайловне, позже — сестрам Булгакова Надежде и Варе…
От кого услышал эту историю Михаил Булгаков? Непосредственно от самой Инны? В пересказе матери, когда побывал в Киеве осенью 1921 года? Или еще позже, от одной из сестер, например, от Вари, когда в мае 1923-го снова приезжал в Киев, на этот раз переполненный замыслами уже складывающегося, уже начатого романа «Белая гвардия»? Тогда не могло не идти речи о доме — о доме, в котором они выросли и который в его воображении уже становился жилищем его героев, о дорогих сердцу вещах, еще недавно наполнявших этот дом, и о трагической судьбе книг в этом доме…
Музыкальный зачин романа на первых же его страницах: «…Шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой…»
И далее, грозное:
«Упадут стены, улетит всревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи».
Сокол и белая рукавица — это ковер с изображением царя Алексея Михайловича на охоте… А гибель Капитанской Дочки, оказывается, совершенно конкретный образ — это из рассказа юной Инны Листовничей о том, как здесь, посреди гостиной, в маленькой раскаленной печке полыхал Пушкин…
Понтий Пилат. Иешуа Га-Ноцри. Воланд
Пилат в зеркалах булгаковедения
На протяжении творческой истории романа «Мастер и Маргарита» в общих очертаниях трактовки Пилата не было существенных поворотов: первоисточником этих общих очертаний неизменно оставалась книга Ф. В. Фаррара «Жизнь Иисуса Христа».
Поворотов не было, и тем не менее фигура Пилата в процессе работы упорно наполнялась новыми смыслами, глубинными, текучими и неоднозначными. Она вырастала, и в ней все тревожнее обозначалось присутствие современности — главным образом по мере того как в жизни, параллельно, складывалась и вырастала гипнотическая личность Сталина. Между обоими лицами — современным, живым, и историческим, легендарным, — натягивались какие-то важные художественные нити.