Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Так ведь если бы не этот мой поступок, мы многого не узнали бы никогда? И не надо. Лучше бы все оставить как есть: полуответы… полунамеки… какие-то впечатления… Самое важное из всего остального можно найти в архивных документах. Зато не было бы вздора, вытянутого булгаковедами из нее, и вздора, который они насочиняли за нее…
Не смейте вмешиваться в прошлое. Даже когда возникает такая странная возможность. Не оставляйте в прошлом свои следы. Рассказ такой есть, кажется, у Бредбери. Как путешественники в прошлое там, в прошлом, нечаянно раздавили бабочку… и вернулись в совершенно чужой, непоправимо изменившийся мир.
А впрочем, может
«А Капитанскую Дочку сожгут в печи…»
…А Инна Васильевна Листовничая-Кончаковская в 1970-е годы жила в Киеве — в том самом доме на Андреевском спуске, который ее отец купил в 1909 году. Только не в первом этаже, где некогда помещались Листовничие, а в комнате второго, в бывшей квартире Булгаковых.
Эта комната, почти квадратная, небольшая, но все-таки просторная и очень уютная в планировке (два окна на Андреевский спуск), в «Белой гвардии» описана как спальня Елены. В юные годы Михаила Булгакова здесь была «комната девочек». Дверь в правой стене и тогда была закрыта — там комната Михаила-студента. А дверь в левой стене, теперь, в 1970-е, плотно задраенная (коммунальная квартира!) когда-то вела в гостиную и в годы королевства Варвары Михайловны («мама, светлая королева») распахивалась, если собиралось много гостей… Квартира ведь небольшая, зала в ней нет, но в праздники раскрывались двери и молодежь устраивала grand-rond, «большой круг»: взявшись за руки, неслись в танце по кругу — из гостиной в комнату девочек, из комнаты девочек в столовую, из столовой в гостиную… замечательная планировка квартиры позволяла этот радостный хоровод.
Инна Васильевна рассказывала: здесь, в комнате девочек, тогда были две белые, аккуратно застеленные кровати… Две? — недоверчиво переспрашивала я. — Ведь старших девочек три: Вера, Варя, Надежда… Инна Васильевна умолкала, всматривалась в прошлое. Настаивала: кроватей было две…
Ах, да, в 1912 году Надежда уехала учиться в Москву. Стало быть, в памяти моей собеседницы 1912 или 1913 год. Инне лет девять. Она неизвестно почему забралась в эту комнату и украдкой рассматривает Варвару Михайловну — с тем любопытством, с каким маленькие девочки, если их не спугнуть, рассматривают взрослых…
В простенке между окнами большое зеркало в овальной раме. «Как в „Белой гвардии“ — с „серебряными листьями“?» — спрашиваю я. («Золотая Елена в полумраке спальни, перед овальной рамой в серебряных листьях, наскоро припудрила лицо и вышла принимать розы».) «Нет, нет, — говорит Инна Васильевна, — дубовая была рама, серо-коричневая».
Перед зеркалом Варвара Михайловна стоя прилаживает к своей прическе «эспри». Тогда в моде было такое украшение — со свободно колышащимися перьями. Женщины носили его на шляпках, а Варвара Михайловна вот почему-то в этот момент примеряла его прямо к волосам. Она была в белой английской блузочке, заколотой у ворота брошью. Она вообще одевалась подчеркнуто скромно и строго. У интеллигентных женщин тогда было принято одеваться строго: эти английские блузочки и скромная брошь у ворота…
И вот она прикрепила «эспри», повернулась перед зеркалом, кокетливо изогнув еще гибкую талию, посмотрела через плечо на свое отражение (Инна Васильевна, стоя боком к зеркалу, продемонстрировала) и сказала не то себе, не то вертевшейся рядом Инне: «Ничего — бабец?!»
Девятилетняя
Какая стенограмма может вызвать к жизни такое чудо? Я вижу перед зеркалом совершенно живую Варвару Михайловну: ей сорок три года, она мать взрослого сына и почти взрослых дочерей, скоро пора свадеб…
Познакомилась я с Инной Васильевной Листовничей-Кончаковской относительно поздно. Знала о ней давно, но очень неловко было стучаться в дверь к семье, старшие члены которой столь беспощадно узнаваемо изображены Булгаковым в романе «Белая гвардия».
Первым из известных мне людей порог этого дома перешагнул мой отец, и было это в году 1964-м. «Белая гвардия» впервые была издана в России (полностью, книгой) в 1966 году, но так случилось, что отец прочитал роман раньше — летом 1964-го.
В ту пору для меня домом в Москве был крошечный домик в подмосковном Кунцево, где жила моя свекровь, и хотя Кунцево было тогда связано с Москвой очень трудно (переполненная утренняя электричка к Белорусскому вокзалу, переполненные до дурноты, до липкой спресованности чужих тел последние автобусы от Киевского вокзала), я, приезжая в Москву, останавливалась у нее — других вариантов не было. А в то лето у нее гостил и мой отец, и так совпало, что Елена Сергеевна, вообще-то очень не любившая давать материалы «на вынос», выдала мне на несколько дней все три номера журнала «Россия» (№ 4, 5 и 6 за 1925 год) с полным текстом «Белой гвардии».
Собственно, два номера (№ 4 и № 5) имели тираж и их можно было найти в крупных библиотеках Киева и Харькова, а № 6 был только сверстан и, вполне возможно, существовал только в этом единственном экземпляре — в верстке [290] . Все три книжки были переплетены одинаково и выглядели однотипно.
Ну вот, комната в кунцевском домике наполнялась предутренним светом, когда я проснулась от ощущения странной тишины. Подняла голову, рассмотрела: дверь распахнута, постель отца пуста… Вышла на крыльцо — на дворе было уже совсем светло, и отец, сидя на досчатых ступеньках крыльца, самозабвенно читал «Белую гвардию».
290
Этот № 6-й, с потрясающей булгаковской корректурной правкой, впоследствии, судя по описям Отдела рукописей ГБЛ, был Е. С. Булгаковой передан в «Ленинку» и там пропал.
Истый киевлянин, вернувшись домой, он немедленно отправился знакомиться на Андреевский спуск и был очень приветливо встречен — не столько хозяйкой, этой самой Инной Васильевной, сколько ее дочерью, в которой тотчас узнал свою студентку. Состоялся некий занятный диалог (о нем ниже). А когда в Киев приехал по каким-то служебным делам мой муж, то и он был незамедлительно отведен на Андреевский спуск и представлен хозяйке, причем тот же эффектный диалог был разыгран снова.
С тех пор я постоянно слышала этот пассаж из уст обоих мужчин: «Представьте, Булгаков теперь считается великим писателем», — подзадоривая хозяйку, говорил мой отец и в первый и во второй визит. «Кто, Мишка Булгаков — великий писатель?» — парировала старая дама, и в ее голосе снова и снова была слышна уверенность, что, при всем ее любезном отношении к гостям, они говорят вздор. А потом на Андреевском спуске появился Виктор Некрасов, и снова был разыгран уже ставший традиционным диалог.