Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Средств к спасению у меня не имеется.
Уважающий Вас Михаил Булгаков.
5. V.1930».
Как видите, в этом письме действительно нет никаких «философских обобщений» и высоких («выспренных») выражений и за границу Булгаков не просится.
Писем было два!
В ту тяжкую пору жизни Михаила Булгакова его преданно любили две женщины и обе не сомневались в его доверии и открытости. Одна, Елена Сергеевна, тогда Шиловская, перепечатывала своими руками и помогала отправить большое письмо — и знала только о нем. На глазах у другой, Любаши, сочинялось письмо малое — и Булгаков даже размышлял вслух о том, что такое письмо должно быть кратким… Любовь Евгеньевна ничего не забыла и ничего не
Поэтому не исключено, что однажды откроется еще одна тайна первой редакции романа и мы узнаем о рукописи, лежавшей у П. С. Попова «на гардеробе»…
Прочитывается ли разорванная тетрадь?
В значительной степени — да, разумеется. И уцелевшие листы, и эти полулисты и четверть-листы, даже узенькие полоски у корешков, на которых можно разобрать отдельные буквы и полуслова, тире, помечающие прямую речь, и отступы абзацев, многое расскажут исследователю. Просматриваются очертания глав и порядок глав, имена персонажей, сюжетные повороты, совпадающие и не совпадающие с дошедшим до нас романом. Некоторые слова «дочитываются» без труда.
Но полностью восстановить утраченный текст, представить его таким, каким он был до полууничтожения его автором, — нет, разумеется. Это не только нельзя сделать — этого нельзя делать.
Попытка дописать за автора строку — возможна, сложна, требует аргументации.
Попытка дописать за автора одну за другою сотни строк, попытка дописать за автора одну за другою сотни страниц — бестактна и недопустима; она предполагает, что писать художественную прозу так же просто, как буриме: достаточно иметь начала строк…
Тем не менее такая попытка была сделана М. О. Чудаковой в середине 70-х годов, вызвала сенсационный восторг журналистов (несколько однообразный и уже поэтому казавшийся заданным восторг) и, как ни странно (может быть, под напором журналистского восторга), была почтительно принята булгаковедами.
М. О. Чудакова утверждала, что опубликованные ею многие страницы первой редакции романа — только часть реконструкции, что всего восстановлено ею «около трехсот страниц текста» [13] . И удалось это будто бы благодаря «довольно большой предсказуемости булгаковского текста», а также тому, что «в арсенале речевых его средств особое место принадлежит излюбленным словам и оборотам речи» и «для описания близких по типу ситуаций у него неизменно привлекаются повторяющиеся слова» [14] .
13
«Вопросы литературы» 1976, № 1, с. 220.
14
«Записки отдела рукописей», вып. 37, Москва, 1976, с. 65.
Но дело в том, что необыкновенная простота булгаковской прозы, достигшая совершенства в 30-е годы, простота «Театрального романа» и «Мастера и Маргариты» — это простота чуда, простота гармонии, родственная пушкинской простоте. «Предсказуемость» ее — кажущаяся. И дальнейший опыт текстологической работы самой М. О. Чудаковой, правда, не с прозой 30-х, а с прозой 20-х годов, подтвердил это.
Имею в виду первую публикацию повести «Собачье сердце» в журнале «Знамя» (1987, № 6), снабженную пометой: Подготовка текста М. Чудаковой.
За основу публикации, как известно, тогда был взят не авторский, а случайный, «бродячий» текст «Собачьего сердца», и уже затем М. О. Чудакова
Увы, при всем знании «неизменно повторяющихся слов» и «излюбленных оборотов речи» Михаила Булгакова, Чудакова не заметила, что предложенный ею текст (разошедшийся затем по стране многомиллионными тиражами переизданий) — не вполне авторский; что фамилия персонажа — «Чугункин» — превращена в «Чугунова» отнюдь не автором, а бог весть кем; что у Булгакова кот не «забрался по трубе», а «взодрался по трубе»; что у Булгакова речь идет не о «песьей шкуре», а о «песьей шубе»; что лампа у Булгакова не под «шелковым», а под «вишневым абажуром» (и откуда взялся «шелковый»? во всех трех редакциях повести — «вишневый»); что у автора нет: «Зина и Дарья Петровна, открыв дверь…» — у автора: «Зина и Дарья Петровна, открыв рты, в отчаянии смотрели на дверь»; и когда доктор Борменталь хватает Шарикова за шиворот, то полотно на сорочке у того треснуло не «спереди», как перепечатывали все издания, ссылаясь на журнал «Знамя» и «подготовку текста М. Чудаковой», а наоборот — «сзади»; спереди же «с горла отскочила пуговка…»
Короче, готовя «Собачье сердце» для двухтомника прозы Булгакова (Киев, «Днипро», 1989) и сравнивая опубликованный в журнале «Знамя» текст с оригиналом, я собственноручно сняла не менее тысячи (прописью: одной тысячи) искажений в этой маленькой повести…
(Стоит напомнить, что бедствия «Собачьего сердца» на этом не закончились: в Собрании сочинений Булгакова («Художественная литература», 1989, т. 2) уже после того как я имела честь сообщить в печати, какая именно редакция повести является третьей и окончательной, текст повести все-таки дали по второй редакции, назвав ее без какой бы то ни было аргументации третьей, и потеряли таким образом последнюю авторскую правку.)
В отличие от «Собачьего сердца», «реконструкцию» первой тетради «романа о дьяволе» сверить с оригиналом нельзя. Но и при беглом сравнении «восстановленных» страниц с уцелевшими обрывками подлинника видны явные огрехи.
Недописанное название одной из глав — «Марш фюнеб…» — М. О. Чудакова расшифровала так: «Марш фюнебров» («Записки отдела рукописей», с. 69). Но в романе никаких «фюнебров» нет. Глава, конечно, называется «Марш фюнебр» (фр.: march funebre — похоронный марш) [15] .
15
Загадочные «фюнебры» имели успех и были повторены исследователями, как с ссылками на М. О. Чудакову (Г. А. Лесскис. Триптих М. Булгакова о русской революции. Комментарии. Москва, 1999, с. 214), так и без ссылок (В. Я. Лосев. Коментарий в книге: М. А. Булгаков. Великий канцлер. Москва, 1992, с. 510).
Или следующие строки, «восстановленные» в «Записках отдела рукописей» (с. 67).
«— Ага-а… — про…» Это Берлиоз реагирует на рассказ Воланда о Пилате.
М. О. Чудакова — не только дописав начатое «про…», но и добавив по своей инициативе слово «значительно» — читает так: «…про [тянул значительно] Берлиоз».
Но в тетради «про…» оборвано не после буквы о, а чуть дальше: после о видно начало следующей буквы — петелька внизу строки, с какой Булгаков мог начать м, л, даже я. То есть никак не «протянул». Может быть, «промычал»?