Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Начинает складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе»: автор «Дьяволиады» и «Собачьего сердца», «Багрового острова» и «Зойкиной квартиры» — в расцвете своего сатирического мастерства. И сразу же — по-видимому, при самом зарождении замысла — возникает это парадоксальное и непредсказуемое скрещение двух тем — «романа о дьяволе» и евангельской легенды об Иисусе и Пилате.
В первой редакции романа нет Маргариты. Может быть, еще нет мастера. Но рассказ о Иешуа и Пилате сразу же врезан в сцену встречи на Патриарших.
Обе темы восходят к детству писателя.
Булгакову было лет двенадцать, когда, таинственно блестя глазами, он сказал сестре Наде: «Ты думаешь, я сегодня ночью спал? Я был на приеме у сатаны!..» [7]
И
7
Мне рассказывала об этом Надежда Афанасьевна Земская (в девичестве Булгакова) в 1968 году. Упоминания этой подробности в сочинениях булгаковедов, с ссылками и без ссылок, восходят к единственному источнику — моей записи.
Кто знает, о чем говорил в последние месяцы своей жизни Афанасий Иванович Булгаков, историк и богослов, человек мыслящий и молчаливый, глядя в прозрачно-светлые глаза своего пятнадцатилетнего старшего сына? Может быть, в этих беседах были очень важные для него мысли о Христе? А может быть, еще более важные размышления о предательстве, о трусости, о Пилате? Ибо если говорил, то именно с сыном, старшим. Девочки были моложе брата, а в этом возрасте моложе на год, два, три — много. И потом они были девочки… Надежда Афанасьевна в своих мемуарах об отчем доме и детстве пишет: «Когда отец умер, мне было 13 лет. Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали… И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец». Думаю, ее старший брат знал и помнил отца лучше…
Замысел «романа о дьяволе», по крайней мере одной своей стороной, был связан с уникальным явлением 20-х годов: крушением в России религии — религии как целого пласта культурной, духовной, нравственной жизни, и, как следствие этого, с закрытием и запустением церквей, с огромной популярностью журнала «Безбожник».
Обостренное отношение Булгакова к этому явлению отразилось в дневниковых его записях начала 20-х годов — отрывочных, чудом сохранившихся [8] . Оказывается, в январе 1925 года он специально ходил в редакцию «Безбожника», чтобы приобрести комплекты журнала за 1923–1924 годы: «Сегодня специально ходил в редакцию „Безбожника“. Она помещается в Столешн. пер., вернее, в Козмодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М. С., и он очаровал меня с первых же шагов.
8
Отмечу, что «дневник» Михаила Булгакова, найденный в архивах КГБ-НКВД и непрерывно публикуемый с начала 90-х годов, не вполне тот дневник, который автором (как это видно из сохранившихся документов) был назван так: «Мой дневник». Это действительно только фрагменты — вероятно, определенные, особенно интересовавшие соглядатаев НКВД, отчасти перепечатанные их машинисткой, отчасти переснятые на фотонегативы. Машинопись фрагментов дневника — до выезда из России — мне удалось просмотреть в ЦГАЛИ; при этом я убедилась, что прочитана и опубликована эта машинопись весьма несовершенно. Из сохранившихся фотонегативов показан в печати маленький фрагмент — свидетельством того, что негативы существуют. Тем не менее отдельные записи Булгакова безусловно подлинны, выразительны и интересны.
— Что, вам стекла не бьют? — спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.
— То есть как это? (растерянно). — Нет, не бьют (зловеще).
— Жаль.
Хотел
(Поскольку комментаторы первой публикации Дневника — в журнале «Театр», 1990, № 2 — не смогли расшифровать инициалы М. С. и я не уверена, что расшифровали в дальнейшем, — поясню: речь идет о писателе Дмитрии Стонове.)
«Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера „Безбожника“, — пишет далее Булгаков, — был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее — ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Этому преступлению нет цены».
В первой редакции будущего романа — в «романе о дьяволе» — Берлиоз не кто иной, как редактор атеистического журнала «Богоборец». Не было и не могло быть в первоначальном замысле конфликта между Берлиозом и мастером. Был конфликт между редактором журнала «Богоборец» и дьяволом.
И Воланд в этой версии почти традиционен — дьявол сатирического романа, с «необыкновенно злыми» глазами, глумливый, словно будущий Коровьев. Самое его появление в Москве как-то связывалось с отсутствием крестов на опустевших церковных куполах. И насмерть перепуганный буфетчик, попадавший в квартиру № 50 примерно так же, как это будет в завершенном романе «Мастер и Маргарита», здесь опознавал Воланда сразу, опознавал не как Мефистофеля Гуно или Мефистофеля Гете, а как нечистую силу. И бежал отсюда отнюдь не к врачу, а в церковь: он…
«…вылетел на улицу, не торгуясь в первый раз в жизни, сел в извозчичью пролетку, прохрипел:
— К Николе…
Извозчик рявкнул: „Рублик!“ Полоснул клячу и через пять минут доставил буфетчика в переулок, где в тенистой зелени выглянули белые чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.
— Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке… об избавлении от нечистой силы…
Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою…
„Благословен Бог наш…“ — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.
— Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — не надеванная, основная цена сто рублей!
— С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
— Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик.
— Как что? — удивился отец Иван.
— Я тебя прошу молебен, а ты…
— Молебен. Кхе… Нa тебе… — ответил отец Иван. — Хватился. Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.
— И ты, злодей…
— Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с богом из камеры…
Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил».
Этот сюжет — церковь, превращенная в аукцион, — долго еще будет держаться в романе (в тетради 1935 года отца Ивана сменит отец Аркадий Элладович). Потом Булгаков откажется от этого сюжета, главу о буфетчике в первой полной (рукописной) редакции, а затем и в машинописи закончит глухо: «Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью пробежал к воротам и навсегда покинул чертов дом, и что дальше было с ним, никому не известно». И наконец, уже перед смертью, продиктует Елене Сергеевне новый кусок: о визите буфетчика к доктору Кузьмину и о разных фантастических вещах, происшедших с доктором Кузьминым после того, как буфетчик расплатился с ним дьявольскими деньгами…