Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
Шрифт:
Следы запрещения пьесы, впрочем, сохранились в других документах. Главискусство, повидимому, весьма регулярно выпускало «Списки запрещенных и разрешенных пьес». В двух таких «сводных списках» — за время с 1 июля по 15 августа и с 15 августа по 1 сентября 1927 года — я нашла упоминание запрещенного «Багрового острова» [100] . (Любопытно, рядом — в списке пьес, запрещенных с 1 сентября 1926 года по 1 января 1927-го, — значатся «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира», которые тем не менее в том сезоне шли.)
100
Там же, фонд 645,
Другой текст комедии, краткий и энергичный, судя по всему и шедший на сцене, находится в фонде Камерного театра [101] и представляет собою набело перепечатанный предыдущий текст — с учетом всех поправок и купюр и очень небольшими новыми изменениями.
Эта машинопись имеет горестную особенность: она горела. Она сильно обгорела снизу, так что пострадали примерно две-три строки на каждой странице, и обгоревшие эти страницы волнуют, напоминая тетради мастера, выхваченные Маргаритой из огня. Но здесь не более чем совпадение. Это следы пожара: театр горел во время Великой войны, когда Булгакова уже не было на свете.
101
См.: там же, фонд 2030, оп.1, ед. хр. 247.
На титульном листе здесь официальный штамп: «Разрешается Главным комитетом по контролю за репертуаром к исполнению для Камерного театра — с купюрами на стр. 3, 11, 20, 28, 64, 69, 71». Не помню, есть ли на штампе дата. И что именно ушло в купюры, тоже не помню. (От толстой тетради в клеенчатой обложке, в которую сорок лет назад я старательно переписала всю вторую редакцию комедии, внимательно пометив цензурные купюры и совпадения-отличия с первоначальным текстом, не говоря уже о разных соображениях, тогда свежих и непосредственных, остался единственный листочек в клеточку с этим разрешением Главреперткома и вопросом: я ли тогда по неопытности пропустила дату или ее там нет? Печальная дань эмиграции — дыры в рабочем архиве.)
Дата же — вопрос существенный. Ибо если это и есть разрешение, состоявшееся в последних числах сентября 1928 года, придется признать, что пьеса драматургом переработана давно — по крайней мере до наступления сентября. Если же это разрешение более позднее (их же по нескольку раз давали, эти разрешения-запрещения) — значит, комедия была «доведена» позже, уже по ходу репетиций, в октябре — ноябре 1928 года.
Как бы то ни было, в конце сентября «Багровый остров» получает «добро». Автор и театр торжествуют победу. Срочно и заново оформляется договор (постановка не позднее 1 января 1929 года), и цензора Савву Лукича радостно гримируют под В. И. Блюма.
Л. Е. Белозерская-Булгакова рассказывает: «Савву Лукича загримировали под Блюма… Помню, через партер к сцене проходил театральный капельдинер и сообщал почтительно и торжественно:
— Савва Лукич в вестибюле снимает галоши!
Он был горд, что выступает в театре» [102] .
Затягивать репетиции до обусловленного договором 1 января не стали. Премьера состоялась 11 декабря.
Это была по-булгаковски очень современная комедия — с сатирическим острием, направленным против цензуры (в данном случае — театральной). И вместе с тем по-булгаковски же смешная и очень веселая пародийная комедия о театре; комедия, переполненная штампами — идеологическими, театральными, сюжетно-приключенческими, причем не столько сатирической насмешкой над штампами, сколько игрою со штампами. А почему бы и нет? Все мы живем в мире штампов, и это, оказывается, может быть смешно.
102
Л. Е. Белозерская-Булгакова.
Отмечу, что в булгаковедении — в частности, в обстоятельнейшем комментарии А. А. Нинова к «Багровому острову» — можно встретить весьма настойчивые попытки толковать пародийную плоть комедии как сатирическое высмеивание «левого» театра — театра Мейерхольда в первую очередь, а заодно и «левой» драматургии, например, Билль-Белоцерковского [103] . Думаю, это непродуктивное толкование. Стрелы сатирической буффонады «Багрового острова», вероятно, попадали и в спектакли Мейерхольда. Но не в Мейерхольде тут было дело, и театр Геннадия Панфиловича на Мейерхольдов театр не похож.
103
См.: М. А. Булгаков. Пьесы 1920-х годов, с. 573–575.
Видите ли, не любил Булгаков театр Мейерхольда. Причем активно не любил. Это известно из его фельетона «Биомеханическая глава» (1923). Из воспоминаний Л. Е. Булгаковой-Белозерской. Из того, что не дал Булгаков Мейерхольду никакой своей пьесы, несмотря на явные его, Мейерхольда, просьбы.
А театр — не театр Геннадия Панфиловича, а просто Театр, который так беспощадно пародируется в «Багровом острове», — Булгаков обожал. Влюбленно-пародийное изображение Театра в комедии «Багровый остров» — предвестие обольстительно двойственной, любовной и беспощадной сатиры «Театрального романа». Насмешка над театром и гимн театру. («Иссушаемый любовью к Независимому Театру, прикованный теперь к нему, как жук к пробке, я вечерами ходил на спектакли». — «Театральный роман».)
Комедия начинается с Пролога — изображения подготовки спектакля в театре, очень похожем на провинциальный.
Сшиваются куски задников из разных пьес.
«Метелкин. Задник „Марии Стюарт“ лопнул, Геннадий Панфилыч». — «Я, что ли, тебе задники чинить буду? Лезешь с пустяками. Заштопать!» — «Он весь дырявый, Геннадий Панфилыч». — «Возьмешь, стало быть… (Задумчиво.) „Иоанн Грозный“ больше не пойдет… Стало быть, вот что. Возьмешь ты, вырежешь подходящий кусок…»
Потом собирают «Багровый остров», и — ремарка: «Сверху сползает задник — готический храм, в который вшит кусок Грановитой палаты с боярами…» «Володька, черт! — кричит Метелкин. — Ну что спустил? Не готический, а экзотический! Давай океан с голубым воздухом!» Задник уходит вверх, и, «мрачно шумя», спускается океан…
Собирается бутафория из разных пьес.
«Он в чем живет? Царь-то ихний?» — осведомляется директор театра у автора. «В вигваме, Геннадий Панфилыч». — «Вигвам, Метелкин, нужен». — «Нету вигвамов, Геннадий Панфилыч». — «Ну хижину из „Дяди Тома“ поставишь…» «Да-с. Вулкан? Э… А без вулкана обойтись нельзя?» — «Геннадий Панфилыч! Помилуйте. Извержение во втором акте!..» — «Авторы! Авторы! Метелкин! Гор у нас много?» — «Гор хоть завались. Полный сарай». — «Ну так вот что: вели бутафору, чтобы он гору, которая похуже, в вулкан превратил».
Метелкин, уходя, кричит невидимому, но постоянно присутствующему «Володе»: «Володя, крикни бутафору, чтобы в Арарате провертел дыру вверху и в нее огню! А ковчег скиньте!» И вот уже едет по сцене («Вулкан налево, налево двинь!») вулкан, сделанный из горы, и изрыгает дым…
Чтобы потом, когда откроется занавес и начнется Акт первый, на сцене воцарилось «волшебство»: «Горит в солнце, сверкает и переливается тропический остров. На ветках обезьяны, летают попугаи. Вигвам Сизи-Бузи на уступе вулкана, окружен частоколом. На заднем плане океан. Сизи-Бузи сидит на троне в окружении одалисок из гарема. Возле него стоит в белых перьях сверкающий Ликки-Тикки, Тохонга и шеренга арапов с копьями».