Последняя любовь лейтенанта Петреску
Шрифт:
– Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.
Посмотрев на девушку, Балан добавил:
– Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.
Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось,
Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.
Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.
– Довольно, – Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. – Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.
– Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, – яростно выпалила она.
– Я-то уж вам точно не сочувствую, – усмехнулся лейтенант, – все вы делаете как дураки.
И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.
– Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши – пропало.
– Военный? – она закурила.
– Нет. Полицейский. Но я не на работе
Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:
– Вы русская?
Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:
– Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы – славянка?
– Да. Какая разница?
– Никакой. Наташа?
– Знакомы?
На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:
– Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре «а».
Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, – «ничего, ничего», – она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.
– И капюшон надень.
Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя – соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась.
– Надо тебя накормить, – она плотоядно улыбнулась, – восстановить силы.
– Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.
На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.
– Да не очень-то он мне и нравился, – Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, – просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.
Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое – пустой холодильник
– В общем, – она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), – он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.
– Вот как?
– Тебя это шокирует? – она удивленно смеялась.
– Нисколько. Это очень разумно.
– Ну и еще кое-что, – Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, – эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…
– Ты о сперме?
– О чем же еще, милый? – она хохотала.
Тогда Петреску решил, что она – катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, – пафосно решил Петреску.
Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама – часть этого мироздания.
– Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня…
– А ты?
– Милый, сказала я ему, – наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты – мой кошелечек.
Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.
– Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?
– Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.
– Ты не такая.
– Нет, конечно, – Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула – и ты уже должен был это понять.