Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

И, ба­буш­ка, за­тея­ла пус­тое! До­кон­чи нам «Илью-бо­га­ты­ря[218].

Что де­лать, мысль се­мей­ная все­гда про­ти­во­ре­чи­ва?! Как мо­жет мать от­не­стись к сы­ну-пре­да­те­лю, или отец к сы­ну-вра­гу, или брат к опол­чив­ше­му­ся бра­ту? Не­у­жто ска­жет – в те­бе нет ни­че­го мое­го! А ес­ли ска­жет – не­у­жто не по­чув­ст­ву­ет, что ре­жет по жи­во­му, по соб­ст­вен­ной пло­ти?! Пуш­кин, не стес­ня­ясь, на­зы­вал Пет­ра раз­ру­ши­те­лем, но не от­тор­гал его, не пре­да­вал­ся той же сла­до­ст­ной, раз­ру­ши­тель­ной си­ле, ко­то­рая ов­ла­де­ла са­мо­держ­цем. По­эт вслед за Ка­рам­зи­ным

ут­вер­ждал ус­та­ми ле­то­пис­ца Пи­ме­на:

О страш­ное, не­ви­дан­ное го­ре!

Про­гне­ва­ли мы бо­га, со­гре­ши­ли:

Вла­ды­кою се­бе ца­ре­убий­цу

Мы на­рек­ли»[219],

и раз­де­лял па­фос ис­то­ри­ка:

Умол­чим о по­ро­ках лич­ных; но сия страсть к но­вым для нас обы­ча­ям пре­сту­пи­ла в нем гра­ни­цы бла­го­ра­зу­мия. Петр не хо­тел вник­нуть в ис­ти­ну, что дух на­род­ный со­став­ля­ет нрав­ст­вен­ное мо­гу­ще­ст­во го­су­дарств, по­доб­но фи­зи­че­ско­му, нуж­ное для их твер­до­сти.…Ис­ко­ре­няя древ­ние на­вы­ки, пред­став­ляя их смеш­ны­ми, хва­ля и вво­дя ино­стран­ные, го­су­дарь Рос­сии уни­жал рос­си­ян в соб­ст­вен­ном их серд­це[220].

В пуш­кин­ском про­заи­че­ском от­рыв­ке «Гос­ти съез­жа­лись на да­чу», на­пи­сан­ном пред­по­ло­жи­тель­но в 1830 го­ду, рус­ский, объ­яс­няя ис­пан­цу не­лов­кое по­ве­де­ние рус­ской ари­сто­кра­тии, ука­зы­вал, пре­ж­де все­го, на на­сле­дие «птен­цов гнез­да Пет­ро­ва»:

оча­ро­ва­ние древ­но­стью, бла­го­дар­ность к про­шед­ше­му и ува­же­ние к нрав­ст­вен­ным дос­то­ин­ст­вам для нас не су­ще­ст­ву­ет. Ка­рам­зин не­дав­но рас­ска­зал нам на­шу Ис­то­рию. Но ед­ва ли мы вслу­ша­лись - Мы гор­дим­ся не сла­вою пред­ков, но чи­ном ка­ко­го-ни­будь дя­ди, или ба­ла­ми двою­род­ной се­ст­ры. За­меть­те, что не­ува­же­ние к пред­кам есть пер­вый при­знак ди­ко­сти и без­нрав­ст­вен­но­сти[221].

В на­бро­сках ста­тьи о рус­ской ли­те­ра­ту­ре по­эт под­твер­дил ту же мысль:

Ува­же­ние к ми­нув­ше­му - вот чер­та, от­ли­чаю­щая об­ра­зо­ван­ность от ди­ко­сти[222].

Петр пер­вым про­де­мон­ст­ри­ро­вал не­ува­же­ние к про­шло­му и рас­сла­бил нрав­ст­вен­ное мо­гу­ще­ст­во го­су­дар­ст­ва. Это хо­ро­шо по­ни­ма­ли и вра­ги Рос­сии. В «Ис­то­рии Пет­ра» Пуш­кин при­во­дил при­мер убий­ст­вен­ного ар­гу­мен­та, ко­то­ры­м поль­зо­вал­ся крым­ский хан, под­би­вая ту­рец­ко­го сул­та­на к вой­не с россияна­ми:

Он пи­сал к сул­та­ну, что Петр, нис­про­вер­гая древ­ние обы­чаи и са­мую ве­ру сво­его на­ро­да, уч­ре­ж­да­ет всё на не­мец­кий об­ра­зец…, что, еже­ли сул­тан не за­кон­чит ми­ра, то сей опас­ный но­во­вво­ди­тель не­пре­мен­но по­гиб­нет от сво­их под­дан­ных[223].

Рос­сия не по­гиб­ла, не раз­де­ли­лась в меж­до­усо­би­це, бла­го­да­ря то­му, что ре­фор­мы Пет­ра, по мне­нию Ка­рам­зи­на, за­тро­ну­ли лишь выс­шие слои об­ще­ст­ва, ос­та­вив до по­ры не­тро­ну­ты­ми нрав­ст­вен­ные си­лы ниж­них со­сло­вий:

Петр ог­ра­ни­чил свое пре­об­ра­зо­ва­ние дво­рян­ст­вом. До­то­ле, от со­хи до пре­сто­ла, рос­сия­не сход­ст­во­ва­ли ме­ж­ду со­бою не­ко­то­ры­ми об­щи­ми при­зна­ка­ми на­руж­но­сти и в обык­но­ве­ни­ях, — со вре­мен Пет­ро­вых выс­шие сте­пе­ни от­де­ли­лись от ниж­них, и рус­ский зем­ле­де­лец, ме­ща­нин, ку­пец уви­дел нем­цев в рус­ских дво­ря­нах, ко вре­ду брат­ско­го, на­род­но­го

еди­но­ду­шия го­су­дар­ст­вен­ных со­стоя­ний[224].

Эта мысль осо­бен­но вол­но­ва­ла Пуш­ки­на в по­след­ние го­ды жиз­ни. Что бы он ни пи­сал в эти го­ды, вклю­чая «По­вес­ти Бел­ки­на», «Дуб­ров­ско­го», «Медный всад­ник» и «Ка­пи­тан­скую доч­ку», так или ина­че бы­ло свя­за­но с ос­мыс­ле­ни­ем по­след­ст­вий тра­ги­че­ско­го пе­ре­во­ро­та, расслабившего дух и опору рус­ско­го дво­рян­ст­ва:

что та­кое знат­ное дво­рян­ст­во? И как его счи­тать? По чис­лу ли дво­ров, или по ран­гам. Раз­ру­ши­тель от­вет­ст­во­вал: «Знат­ное дво­рян­ст­во по год­но­сти счи­тать»»[225] (под­черк­ну­то Пуш­ки­ным – А.Л.).

Год­но­сти для че­го или для ко­го? Для са­мо­вла­стья пусть да­же и дея­тель­но­го?! Сам же по­эт был твер­до убе­ж­ден, что дво­рян­ст­во - «по­том­ст­вен­ное со­сло­вие на­ро­да выс­шее», на­гра­ж­ден­ное на­ро­дом «боль­ши­ми пре­иму­ще­ст­ва­ми ка­са­тель­но соб­ст­вен­но­сти и ча­ст­ной сво­бо­ды» с «це­лию иметь мощ­ных за­щит­ни­ков или близ­ких ко вла­стям и не­по­сред­ст­вен­ных пред­ста­те­лей»[226] - как раз и долж­но быть не­за­ви­си­мо от вла­сти:

По­том­ст­вен­ность выс­ше­го дво­рян­ст­ва есть га­ран­тия его не­за­ви­си­мо­сти; об­рат­ное не­из­беж­но свя­за­но с ти­ра­ни­ей или, вер­нее, с низ­ким и дряб­лым дес­по­тиз­мом[227].

О том же пи­сал в сво­ей «За­пис­ке» и Ка­рам­зин:

не сле­ду­ет, что­бы го­су­дарь, един­ст­вен­ный ис­точ­ник вла­сти, имел при­чи­ны уни­жать дво­рян­ст­во, столь же древ­нее, как и Рос­сия… Над­ле­жа­ло бы не дво­рян­ст­ву быть по чи­нам, но чи­нам по дво­рян­ст­ву, т.е. для при­об­ре­те­ния не­ко­то­рых чи­нов над­ле­жа­ло бы необ­хо­ди­мо тре­бо­вать бла­го­род­ст­ва, че­го у нас со вре­мен Пет­ра Ве­ли­ко­го не со­блюдается[228].

Се­го­дня труд­но ко­го-ли­бо прив­лечь раз­го­во­ром о бла­го­род­ст­ве? Раз­ве что ки­но­ло­гов и кон­но­за­вод­чи­ков?! А ме­ж­ду тем и лю­ди ну­ж­да­ют­ся в улуч­ше­нии сво­ей на­ту­ры! Во вся­ком слу­чае, так ду­мал по­эт:

Че­му учит­ся дво­рян­ст­во? Не­за­ви­си­мо­сти, храб­ро­сти, бла­го­род­ст­ву (чес­ти во­об­ще). Не суть ли сии ка­че­ст­ва при­род­ные? так; но об­раз жиз­ни мо­жет их раз­вить, уси­лить - или за­ду­шить.
– Нуж­ны ли они в на­ро­де, так же как напр. тру­до­лю­бие? Нуж­ны, ибо они la sauve garde (ох­ра­на – А.Л.) тру­до­лю­би­во­го клас­са, ко­то­ро­му не­ко­гда раз­ви­вать сии ка­че­ст­ва[229].

Петр I ото­брал у на­ро­да за­щи­ту от нрав­ст­вен­но­го рас­слаб­ле­ния, на­вод­нив власть не­вос­пи­тан­ны­ми людь­ми, спо­соб­ны­ми тор­го­вать че­стью и ки­чить­ся мни­мым бла­го­род­ст­вом. Рус­ский в от­рыв­ке «Гос­ти съез­жа­лись на да­чу» иро­ни­зи­ро­вал:

древ­нее рус­ское дво­рян­ст­во …упа­ло в не­из­вест­ность и со­ста­ви­ло род третье­го со­стоя­ния. На­ша бла­го­род­ная чернь, к ко­то­рой и я при­над­ле­жу, счи­та­ет свои­ми ро­до­на­чаль­ни­ка­ми Рю­ри­ка и Мо­но­ма­ха … Но на­стоя­щая ари­сто­кра­тия на­ша с тру­дом мо­жет назвать и сво­его де­да. Древ­ние ро­ды их вос­хо­дят до Пет­ра и Ели­са­ве­ты… Смеш­но толь­ко ви­деть в ни­чтож­ных вну­ках пи­рож­ни­ков, ден­щи­ков, пев­чих и дьяч­ков спесь герцо­га Monmorency…[230].