Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Ме­ж­ду тем, А.И.Тур­ге­нев, не удов­ле­тво­рив­шись разговором с Вя­зем­ским, на сле­дую­щий день, в чет­верг, с ут­ра от­пра­вил­ся к Ар­шиа­ку, ве­ро­ят­но, за разъ­яс­не­ни­ем не­ко­то­рых во­про­сов, воз­ник­ших при общении с кня­зем. Фор­маль­ным по­во­дом к это­му бы­ла пе­ре­да­ча по­сыл­ки бра­ту за гра­ни­цу:

21 ген­ва­ря. ...От­дал пись­ма Ар­шия­ку и зав­тра­кал с ним. Он про­чел мне пись­мо Пуш­ки­на о ду­эли от 17 но­яб­ря 836[418].

В этом пись­ме, как из­вест­но, по­эт от­ка­зы­вал­ся от ду­эли и при­зна­вал Дан­те­са че­ст­ным че­ло­ве­ком. За­чем Тур­ге­нев зна­ко­мил­ся с до­ку­мен­том? Или ска­жем

ина­че, по­че­му Ар­ши­ак по­ка­зал его дру­гу по­эта? Ду­ма­ет­ся, толь­ко од­но об­стоя­тель­ст­во мог­ло за­ста­вить обе сто­ро­ны за­го­во­рить об од­на­ж­ды ре­шен­ном де­ле и за­нять­ся про­смот­ром до­ку­мен­тов - речь за­шла о ве­ро­ят­ном во­зоб­нов­ле­нии дуэли.

Тур­ге­нев вспом­нил об этой встре­че, ко­гда пи­сал о слу­чив­шей­ся ка­та­ст­ро­фе Не­федь­е­вой в Мо­ск­ву. Еще жив был ра­нен­ный Пуш­кин, по­это­му пись­мо но­си­ло ха­рак­тер свое­об­раз­но­го ре­пор­та­жа, ли­шен­но­го тра­ги­че­ско­го па­фо­са и мно­го­зна­чи­тель­но­сти, не­из­беж­ных для всех по­сле­дую­щих вос­по­ми­на­ний о ги­бе­ли по­эта:

Дан­тес хо­тел же­нить­ся - а по­сле же­нил­ся - на се­ст­ре же­ны его; он на­пи­сал к се­кун­дан­ту Ге­кер­на, д'Аршияку, сек­ре­та­рю франц. по­соль­ст­ва, пись­мо, в ко­ем объ­яв­лял, что уже не хо­чет драть­ся с Дан­те­сом и при­зна­ет его бла­го­род­ным че­ло­ве­ком. (Дар­ши­як по­ка­зы­вал мне пись­мо Пуш­ки­на). С не­ко­то­ро­го вре­ме­ни, он, ка­жет­ся, на­чал опять по­доз­ре­вать и бе­сить­ся на Дан­те­са, и 3-го дня, в са­мый тот день как я ви­дел его два раза ве­се­ло­го, он на­пи­сал ру­га­тель­ное пись­мо к Гек­кер­ну, от­цу, - кое­го вы­ра­же­ний я не смею повторять вам[419].

«С не­ко­то­ро­го вре­ме­ни» - эта фра­за, ко­неч­но же, обо­зна­ча­ла пе­ри­од, на­чав­ший­ся еще до раз­го­во­ра с Ар­шиа­ком. Тур­ге­нев не стал вда­вать­ся в под­роб­но­сти, объ­яс­нять что, че­му пред­ше­ст­во­ва­ло - у не­го для это­го не бы­ло ни вре­ме­ни, ни на­строе­ния. Он ог­ра­ни­чил­ся об­щей фра­зой, ко­то­рая оп­рав­ды­ва­ла его ин­те­рес к лич­ной пе­ре­пис­ке по­эта. Вы­хо­дит, и дру­зья Пуш­ки­на и вра­ги зна­ли, что си­туа­ция при­об­ре­та­ет кри­ти­че­ский ха­рак­тер. Но как вый­ти из нее, не знал ни­кто, по­то­му Тур­ге­нев и вы­ну­ж­ден был «при­гля­ды­вать» за по­этом.

Сра­зу же по­сле по­се­ще­ния Ар­шиа­ка он от­пра­вил­ся к Пуш­ки­ну. Го­во­ри­ли они о мно­гом:

о Ша­тоб­рия­не, и о Ге­те, и о мо­ем пись­ме из Сим­бир­ска — о па­ро­хо­де, кое­го дым про­ест гла­за на­шей та­тар­щи­не.[420]

Об­ме­ня­лись мне­ния­ми о не­дав­но вы­шед­шем двух­том­ном тру­де Ша­тоб­риа­на «Опыт об анг­лий­ской ли­те­ра­ту­ре» и о пе­ре­во­де «По­те­рян­но­го Рая», вы­пол­нен­ном им же. Но о том, что за до­ку­мент Тур­ге­нев ви­дел у Ар­шиа­ка - ни слова. Или слов бы­ло ма­ло, или Пуш­кин ушел от от­ве­та? Вер­нее, увел дру­га на вто­рой этаж, в гос­ти к се­на­то­ру Ф.П.Лу­бя­нов­ско­му, у ко­то­ро­го час­то со­би­ра­лись лю­би­те­ли и зна­то­ки рус­ской ис­то­рии:

Обе­дал у Лу­бя­нов­ско­го с Пуш­ки­ным, Сто­гом, Свинь­и­ным, Баг­рее­вым и др. Анек­до­ты о Пла­то­не, ...Реп­ни­не, Без­бо­род­ке, Ту­тол­ми­не и Дер­жа­ви­не[421].

Вме­сте с тем, со­бы­тия ве­че­ра и час­ти но­чи вновь воз­вра­ти­ли Тур­ге­не­ва в центр свет­ско­го во­до­во­ро­та, где все так­же, опас­но сбли­жа­ясь, кру­жи­лись глав­ные фи­гу­ры ду­эль­ной ис­то­рии:

Ве­чер про­спал от вен­гер­ско­го и на бал к ав­ст­рий­ско­му

по­слу. У по­сла лю­без­ни­чал с Пуш­ки­ной, Ога­ре­вой, Ше­ре­меть­е­вой. Жу­ков­ский при­ме­ча­ет во мне что-то не преж­нее и стран­ное, а я люб­лю его ед­ва ли не бо­лее преж­не­го. Ужин ве­ли­ко­ле­пен. Про­был до 3-го ча­са ут­ра[422].

Про­спав­шись, Тур­ге­нев на­пи­сал Бул­га­ко­ву 22 ян­ва­ря:

Воз­вра­тил­ся се­го­дня в 3 ча­са с ба­лу ав­ст­рий­ско­го по­сла, бли­ста­тель­но­го и мно­го­люд­но­го (400 зва­ных)[423].

То же мнение высказал и Вя­зем­ский:

Вче­ра был мно­го­люд­ный бал у ав­ст­рий­ско­го по­сла, но еще без цар­ской фа­ми­лии[424].

Ина­че от­не­слась к мно­го­люд­ной тол­пе мо­ло­день­кая фрей­ли­на Ма­ри Мердер. Тем же ут­ром 22 ян­ва­ря 1837 г. она при­зна­ва­лась в сво­ем днев­ни­ке:

На ба­лу я не тан­це­ва­ла. Бы­ло слиш­ком тес­но. В мрач­ном мол­ча­нии я вос­хи­щен­но лю­бо­ва­лась г-жою Пуш­ки­ной. Ка­кое вос­хи­ти­тель­ное соз­да­ние![425]

За же­ной по­эта на­блю­да­ли мно­гие: на­при­мер, Али­на Дур­но­во, дочь С.Г. Вол­кон­ской, за­ме­тив­шая, что

У г-жи Пуш­ки­ной во­ло­сы бы­ли глад­кие и за­пле­те­ны очень низ­ко, - со­вер­шен­но как пре­крас­ная ка­мея[426].

Но вот что еще раз­гля­де­ла Мер­дер в этом свет­ском стол­по­тво­ре­нии:

Дан­тес про­вел часть ве­че­ра не­по­да­ле­ку от ме­ня. Он ожив­лен­но бе­се­до­вал с по­жи­лою да­мою, ко­то­рая, как мож­но бы­ло за­клю­чить из до­ле­тав­ших до ме­ня слов, ста­ви­ла ему в уп­рек эк­заль­ти­ро­ван­ность его по­ве­де­ния.

Дей­ст­ви­тель­но - же­нить­ся на од­ной, что­бы иметь не­ко­то­рое пра­во лю­бить дру­гую, в ка­че­ст­ве се­ст­ры сво­ей же­ны,- бо­же! для это­го ну­жен по­ря­доч­ный за­пас сме­ло­сти.

Я не рас­слы­ша­ла слов, ти­хо ска­зан­ных да­мой. Что же ка­са­ет­ся Дан­те­са, то он от­ве­тил гром­ко, с от­тен­ком уяз­влен­но­го са­мо­лю­бия:

– Я по­ни­маю то, что вы хо­ти­те дать мне по­нять, но я со­всем не уве­рен, что сде­лал глу­пость!

– До­ка­жи­те све­ту, что вы су­мее­те быть хо­ро­шим му­жем... и что хо­дя­щие слу­хи не ос­но­ва­тель­ны.
– Спа­си­бо, но пусть ме­ня су­дит свет.

Ми­ну­ту спус­тя я за­ме­ти­ла про­хо­див­ше­го А.С.Пуш­ки­на. Ка­кой урод![427]

Это ли не луч­шее под­твер­жде­ние гро­зы, над­ви­гав­шей­ся на по­эта! Об­ще­ст­во на­блю­да­ло за ним и его про­тив­ни­ком с не­ос­ла­бе­ваю­щим ин­те­ре­сом, пре­крас­но по­ни­мая, что про­ис­хо­дит столк­но­ве­ние ха­рак­те­ров, сти­лей жиз­ни, проти­во­бор­ст­во раз­ных ми­ров. Уже по­сле тра­ге­дии, ис­пу­гав­шись ро­ли статистов, мно­гие по­спе­ши­ли пред­ста­вить про­ис­хо­дя­щее как не­кую те­ат­раль­ную ис­то­рию, раз­ви­ваю­щую­ся по ту сторону рампы!

Ум­ни­ца Да­рья Фи­кель­мон, хо­зяй­ка это­го ба­ла, ут­вер­жда­ла как са­мо со­бой ра­зу­мею­щее­ся:

Вско­ре Дан­тес, хо­тя и же­на­тый, во­зоб­но­вил преж­ние прие­мы, преж­ние пре­сле­дования...[428].

В той же ма­не­ре вы­ска­зы­ва­лась и Алек­сан­д­ри­на Гон­ча­ро­ва, со слов ее му­жа ба­ро­на Фри­зен­го­фа:

Дом Пуш­ки­ных ос­та­вал­ся за­кры­тым для Гек­кер­на и по­сле бра­ка. (...) Но они встре­ча­лись в све­те, и там Гек­керн про­дол­жал де­мон­ст­ра­тив­но вос­хи­щать­ся сво­ей но­вой невест­кой; он ма­ло го­во­рил с ней, но на­хо­дил­ся по­сто­ян­но вбли­зи, поч­ти не сво­дя с нее глаз. Это бы­ла на­стоя­щая бра­ва­да[429].