Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Анна Андреевна Ахматова, со свойственной ей поэтической энергией - «когда б вы знали из какого сора» - бросилась защищать то, что требовало не защиты, а понимания. При этом она «гениально» оправдалась, открыв широкую дорогу «правдорубам» разных мастей:
Как ни странно, я принадлежу к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав ее запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю поэта. И если после всего сказанного я все-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды,
В последнем случае Ахматова, вероятно, имела в виду следующие размышление дочери Натальи Николаевны:
Александра Николаевна принадлежала к многочисленной плеяде восторженных поклонниц поэта, совместная жизнь, увядавшая молодость, не пригретая любовью, незаметно для нее самой могли переродить родственное сближение в более пылкое чувство. Вызвало ли оно в Пушкине кратковременную вспышку? Где оказался предел обоюдного увлечения? Эта неразгаданная тайна давно лежит под могильными плитами[440].
Ах, если бы Ахматова остановилась, если бы признала за Александриной право увлечься Пушкиным и своим авторитетом не поддержала женские пересуды Араповой, сегодня можно было бы обойтись одним утверждением: поверьте, господа, к смерти поэта эта история не имеет никакого отношения. А так приходится следовать за мыслью великой поэтессы, отдавая дань ее проницательности. Она была права, когда заметила, что отказ Пушкина иметь отношения с домом Дантеса по тогдашним нравам был скандал невероятный, но вывод из этого сделала совершенно современный:
И, по-видимому, Геккерн пустил в ход заготовленную им впрок сплетню. Это должно было иметь примерно такой вид: «Ах, вы нас на порог не пускаете, так мы и сами не хотим к вам идти, потому что у вас в доме творится безобразие[441].
Человеку двадцатого века не легко понять обычаи пушкинской эпохи. Он озабочен своей индивидуальностью и не думает об интересах семьи. Тогда же интимные отношения между родственниками одной крови не осуждались ни библейскими, ни общественными законами, если они способствовали воссозданию и укреплению семьи. Такой, с современной точки зрения, казус выражался, например, в «чести», которую царь, как глава общероссийского дома, оказывал замужним дамам. Обычаи дворцовой жизни распространялись и на дворянские семьи. Не соглашаясь наладить семейные отношения с Геккернами, поэт, несомненно, нарушал традицию.
Но не следует забывать, что он и сам имел наложницу в более молодые, извинительные годы, а в семейной жизни отдавал дань Домострою. Впрочем, речь не о нем. Как бы ни вел себя Пушкин в семье, важно, что общество позволяло ему это, а, значит, Геккерны не могли апеллировать к мнению света. Анна Андреевна ошибалась, когда выстраивала весьма понятную ей, но мало интересную современникам поэта, интригу:
Итак, дернув неприметную ниточку (Александрина), мы вытянули нечто ужасное и отвратительное, то есть то, что случилось бы, если бы дуэль 27 января почему-нибудь не состоялась. …Ни в чем не повинную Александру Николаевну надо было бы увезти на вечное девство к мамаше в деревню, а один из братьев Гончаровых
В том то и дело, что, узнав о случившемся, Наталья Ивановна ничего бы не стала предпринимать, а сказала бы провинившемуся зятю: сударь, я вам доверила дочь, так что устройте ее судьбу надлежащим образом. И Пушкину пришлось бы искать ей жениха так долго и так настойчиво, как того требовала ситуация. И уж точно ее братья не стали бы устраивать спектакль с дуэлью, рискуя погубить репутацию не только сестры, вечное «девство» которой было бы обеспечено, но и всей семьи, выступившей против обычаев.
Но самое любопытное другое - каким образом, по замыслу исследователей, дуэль могла предотвратить распространение сплетни, уже пущенной в оборот? Из уважения к памяти поэта? В противном же случае, следовало бы застрелить еще, как минимум, десяток человек - ту же Софью Карамзину, Вяземских и так далее. Ахматова утверждала, что «сплетни о связи Пушкина в то время не существовало, иначе Александрина не могла бы стать фрейлиной в 1839 году». Но мы то знаем, что сплетня возникла сразу, как только сестры Гончаровы пересекли порог дома Пушкиных. И то, что Александрина стала фрейлиной - это еще одно подтверждение, что светское общество не придавало особенного значения тесному сближению поэта и свояченицы.
И обращение Ахматовой к Наталье Николаевне было не по адресу:
При известной ее ревности (см. письма Пушкина) неужели она бы совершенно безропотно и абсолютно незаметно для постороннего сносила бы скандальный роман мужа и сестры - тут же в доме?[443].
Сносила бы, как многое другое, чего не снесла бы современная женщина. Впрочем, случись этот самый «роман» между Александриной и Пушкиным, Наталье Николаевне не пришлось бы ревновать и ощутить себя брошенной женщиной - ее общественный статус не страдал - а любовь к сестре помогла бы ей справиться с самолюбием и не оттолкнуть сестру даже после гибели поэта, тем более, что потеря была обоюдная.
Другое дело, друзья поэта. Ахматова не случайно обратила на них внимание, обрушив всю мощь критического гнева, прежде всего, на голову Софьи Карамзиной:
От всего этого за версту пахнет клеветой. Если Пушкин и Александрина в связи и живут в одном доме, зачем им демонстрировать свои преступные отношения?[444].
Она имела ввиду письмо Карамзиной от 27 января 1837 года, где история с Александриной представала в изумительном виде:
Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя,— это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу - по чувству. В общем все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных[445].