Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Что поделаешь - друзья Пушкина, как часто бывает с известными людьми, воспринимали себя частью его большой семьи или «партии», как потом выразятся недруги поэта. На этом основании Карамзина и Вяземский обсуждали внутрисемейные проблемы Пушкина, нисколько не стесняясь и не боясь навредить его репутации. Фраза «закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкина» вовсе не означала разрыв князем приятельских отношений, а его нежелание участвовать в «домашней» жизни Пушкина, принявшей, по его мнению, слишком неудобный вид. Напрасно Анна Андреевна демонизировала Карамзину, решавшую для себя ту же проблему:
В сообщении
Но вопрос Анна Андреевна поставила правильный: «От кого же узнала С.Н., что Пушкин «серьезно влюблен» в Александрину и Наталью Николаевну ревнует «из принципа», а Александрину «по чувству»?». Только за ответом отправилась далековато:
Прошу сопоставить с этим, что заклятый враг Пушкина и приятельница Дантеса Идалия Полетика (о которой ниже) «напомнила» Трубецкому (в Одессе, когда им было уже по 70-ти лет), что и вся дуэль произошла из-за ревности Пушкина к Александрине и боязни, что Дантес увезет ее во Францию.
И вывод сделала смелый:
дело в том, что у Софьи Николаевны и у Трубецкого был один и тот же источник. А источник этот - Дантес. Это он внушил С.Н. и Трубецкому версию романа Пушкина с Александриной. ...Все, что диктует Трубецкой в Павловске на даче,— голос Дантеса, подкрепленный одесскими воспоминаниями Полетики ... это единственная и настоящая запись версии самого Дантеса[447].
Корректность этих рассуждения сомнительна, поскольку, так называемая, «настоящая запись» дошла до нас в изложении третьих лиц, составленная спустя десятилетия, но в них содержалась часть верной догадки. Конечно, Дантес не прочь был попробовать себя в роли «трех»- или, на худой конец, «двухбунчужного паши», коль скоро каламбурил по этому поводу. Пойди Пушкин с ним на мировую, и кавалергард не упустил бы своего шанса. Правда, для полного торжества требовалось согласие дамы. Возможно, кавалергард прощупывал почву, и как бы в шутку, в застольной беседе, предлагал свояченице поехать за границу. Это должно было польстить самолюбию женщины. Ахматова как-то легко пропускает место, где Полетика называет Трубецкому источник своих знаний. И это никакой не Дантес, а Александрина:
Вскоре после брака Пушкин сошелся с Александриной и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Александрина сознавалась в этом г-же Полетике[448].
Впрочем, Анна Андреевна останавливается на другом, не менее важном вопросе: «Почему Пушкин категорически отказался прощаться с Александриной?» и отвечает на него с предельной жесткостью:
Пушкин знал, что Al. (Александрина - А.Л.) играла в его доме ту же роль, что и Екатерина Николаевна летом 1836 года ...Могла же она с удовлетворением записать в дневнике в 18... году, что Наталья Николаевна гуляла с Дантесом по ее парку и совершенно помирилась с ним. И эта ее страшная австрийская запись (уже более чем зрелой женщины) не продолжение ли ее петербургской деятельности?[449].
Она верно замечает и очевидную странность пушкиноведения:
Когда исследователи начинают говорить об Александрине, то почему-то неизбежно впадают в ханжеский умиленный тон и забывают, что она
И далее, делая категорический вывод «Ни из чего не следует, что Александрина была пушкинской партии»[451], Ахматова разворачивает ряд убийственных аргументов:
По Араповой, Пушкин — какой-то промотавшийся неудачник, грубиян, вульгарный развратник ...Этот образ до нее донесли собственная мамаша, Александра Николаевна Гончарова и, вероятно, Полетика. ...Ничто в последующей жизни Александры Николаевны не подтверждает легенду о ее роли «доброго ангела» в жизни Пушкина. Никакого хранения памяти о нем; зато можно без особого напряжения проследить ее добрые отношения с домом Дантеса. Воспитанные ею сыновья Пушкина (Александр и Григорий) ездили в Сульц к «дяде Жоржу», как сообщает нам внук убийцы Пушкина - Метман. Девочки Пушкины, тоже питомицы Александрины, переписываются со своими эльзасскими кузинами. Сам Дантес бывал у Фризенгофов в имении под Веной[452].
Между тем, в рассуждениях самой Ахматовой обозначилась явная двусмысленность. Не решаясь отнести Александрину ни к одной из противоборствующих сторон, она придумала некую умозрительную партию Натальи Николаевны, куда, отнесла всех, по ее мнению, глупых женщин, полагая, что этим все объясняется. Свидетельства близких отношений Пушкина и Александрины она рассматривала слишком бегло, как бы отмахиваясь от них:
Что же касается остальных трех доказательств этой «преступной связи», то они так же эфемерны. В.Ф.Вяземской, достигшей к этому времени 80 лет, мы совсем не обязаны верить. Она, конечно, была озабочена лишь тем, чтобы снять всякое обвинение с себя (ведь ей Пушкин сказал о дуэли) и с своего дома[453].
Позволим не согласиться - выходит, воспоминаниям семидесятичетырехлетнего «маразматика» Трубецкого мы обязаны верить, как «настоящей записи версии самого Дантеса», а восьмидесятилетней Вяземской - нет? Думается, с учетом последнего замечания Ахматовой, рассказы княгини, записанные П.И.Бартеневым, как раз и отражают «настоящую запись» версии самих друзей поэта. Вот как она выглядела:
Хозяйством и детьми должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна, ныне Фризенгоф. Пушкин подружился с нею и одно время отношения их были так близки, что внушали беспокойство друзьям. (Это же мне говорил и Соболевский, который полушутя напоминал Пушкину, чтобы он держал себя осторожнее с свояченицей.) Раз Пушкин взял у нее какой-то перстень с бирюзою, которая по суеверным толкам предостерегает от внезапной смерти, носил этот перстень и назад ей отдал. Потом взял у нее цепочку, и уже лежа на смертном одре поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей. Александра Николаевна ни разу не приходила к умиравшему Пушкину одна, но всегда с сестрою. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его, и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала: «Не понимаю, отчего это![454]