Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Обратите внимание, Вяземская вовсе не осуждала поведение поэта и Александрины. Она даже подсказывала, что могло способствовать их близости - благодарность за совместное ведение хозяйства - хотя понятно, что это «оправдание» прежде всего унижало Наталью Николаевну, как хозяйку дома. Княгиню просто позабавило смущение Александрины и не более. Что уж тут особенного - возвращение крестика или цепочки! Кстати, и Соболевский не упрекал поэта в безнравственности, а лишь советовал быть осторожнее, то есть напоминал об ответственности, которую на себя брал поэт за будущее Александрины.
А вот как попал крестик
может быть объяснено мотивами совершенно особого характера. Ведь Пушкин сказал Александрине (как единственному взрослому человеку в доме), что едет на дуэль; и она не могла не дать крестик; а он оставил этот крестик дома и перед смертью велел ей его вернуть[455].
Как-то театрально получается: этаким Сергием Радонежским при Дмитрии Донском предстает Александрина, член «партии Натальи Николаевны», отправляющая мужа сестры на смертельный поединок. И уж совсем невыразительно смотрится предложение не обсуждать «откровенья няньки»: «тем более что это, несомненно, все тот же крестик, про который пушкинская прислуга могла услышать». Напомним, как эти «откровения» описаны в книге Араповой:
Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного креста, которым она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича, - это совпало с родами его жены, — нечаянно вытряхнул искомый предмет. Этот случай должен был неминуемо породить много толков, и хотя других данных обвинения няня не могла привести, она с убеждением повторяла мне: - Как вы там ни объясняйте, это ваша воля, а по-моему - грешна была тетенька перед вашей маменькой!.[456]
Как-то отчетливо не совпадает это описание с тем, что происходило в доме умирающего поэта. На ту же мысль наталкивают и временные указания из рассказов Вяземской: «одно время», «Соболевский... напоминал».
Соболевский уехал за границу в начале августа 1836 года и до смерти поэта в Петербурге не появлялся, так что его «напоминания» были сделаны гораздо раньше дуэльной истории. Вот и у няни звучит: «раз как-то», «это совпало с родами его жены», а рожала Наталья Николаевна дочь Наталью 23 мая 1836 года. Только Пушкин при этом не присутствовал - с 29 апреля он находился в командировке в Москве, а до этого был занят похоронами матери. И в момент рождения третьего ребенка - сына Григория - 14 мая 1835 года - Пушкин тоже выехал из Петербурга, правда, совсем ненадолго - с 6-го по 15 мая, и произошло это при довольно странных обстоятельствах. Его необычный вояж в Михайловское вызвал тогда много недоуменных вопросов у родных и близких.
Поэт писал теще, что
принужден был по своим делам съездить во Псковскую деревню».[457]
Мать же Пушкина в письме к дочери придерживалась другого мнения:
Александр третьего дни уехал в Тригорское ...Ты, быть может, подумаешь, что это за делом, - вовсе нет: ради одного лишь удовольствия путешествовать, - и по такой плохой погоде! Мы очень были удивлены, когда он накануне отъезда пришел с нами попрощаться. Его жена этим очень опечалена. Признаться надо, братья твои чудаки порядочные и никогда чудачеств своих не оставят[458].
Спустя десять дней Надежда Осиповна вновь вернулась к этой теме:
Д-р Кошец встретил Александра на боровичской станции, когда
В Тригорском Пушкина тоже не ждали. Осипова вспоминала:
Кажется, в 1835 г., - да, так точно,— приехал он сюда (в Тригорское) дня на два всего, - пробыл 8 и 9 мая - приехал такой скучный, утомленный[460].
А.Н.Вульф писала 24 мая 1835 г. сестре Е.Н.Вревской из Петербурга:
Ты была удивлена приездом Пушкина и не можешь понять цели его путешествия. Но я думаю, - это просто было для того, чтобы проехаться, повидать тебя и маменьку, Тригорское, Голубово и Михайловское, потому что никакой другой благовидной причины я не вижу[461].
Так что, если у Пушкина что-то и было с Александриной, то обнаружилось это накануне его отъезда из Петербурга - 5 мая 1835 года. Александрина допустила оплошность, громогласно объявив о пропаже шейного креста. Вероятно, она грешила на слуг и не сразу сообразила, где могла его потерять. После обнаружения креста в постели, Пушкину ничего не оставалось, как объявить его подарком Александрины, а последней - сослаться на провал в памяти. Наталья Николаевна, как известно, с тяжелым сердцем приняла эту версию. Напряжение от двусмысленного и неловкого положения сохранялось, и Пушкин в расстроенных чувствах бросился прочь из Петербурга от греха подальше. Потом, когда все улеглось, поэту пришлось спрятать крестик Александрины подальше, чтобы не вызывать лишних вопросов.
Анна Андреевна Ахматова и не подозревала сколько горькой иронии содержало ее последнее утверждении:
Что же касается нежелания Пушкина проститься перед смертью с Азей, то оно вовсе не свидетельствует о связи, а наоборот, потому что иначе он бы, зная, что умирает, вероятно, захотел бы попросить у нее прощенья[462].
Да, нет же - он с ней простился, только в присутствии Натальи Николаевны, чтобы не вызывать кривотолков, а передавая крестик «без свидетелей», просил прощение и понимания - потому Александрина и смутилась.
Возобновлению январских слухов о связи Пушкина со свояченицей, скорее всего, мы обязаны друзьям поэта, которых стало раздражать его нежелание мириться с Геккернами, а значит, восстанавливать спокойствие в их общей дружеской семье - ведь Дантес и Екатерина уже по праву вошли в нее. Друзья искали свои объяснения. Хорошо известная запись Жуковского о якобы двуличном поведении Дантеса, на самом деле посвящена Пушкину. Вряд ли друга поэта интересовали аргументы оправдывающие или обвиняющие убийцу поэта. Тут не могло быть вопросов. Другое дело - понять поведение Пушкина. Жуковский писал:
После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиной.
–
Les revelations d'Alexandrine.
При тетке ласка с женой; при Александрине и других, кои могли рассказать, des brusqueries (перевод: грубости). Дома же веселость и большое согласие.
История кровати.
Le gaillard tres bien.
Здесь пробел в подлинном автографе и далее:
Vous m,avez porte bonhear»[463].
Если думать, что речь идет о Дантесе, как полагают многие исследователи, то «История кровати» смотрится в этом ряду совершенно лишней. Столь же неоправданно громоздким и искусственным выглядит объяснение Ахматовой фразы «При тетке ласка к жене; при Александрине и других, кои могли бы рассказать, des brusqueries (грубости)»: