Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Пошел второй час дня. Пушкин уже начал волноваться и поглядывать в окно. Поэтому, когда в нем показался Данзас, поэт был готов броситься к нему навстречу с объятиями и благодарностью за то, что друг не передумал исполнять обязанности секунданта. Жуковский записал:
увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. Взошли в кабинет, запер дверь.
– Через несколько минут посл(ал) за пистолетами...[595].
Данзас передал Пушкину условия дуэли, где содержались следующие пункты:
1. Противники становятся на расстоянии двадцати
2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.
3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий[596].
В воспоминаниях Данзаса содержание этого документа было растолковано с большей живостью:
Вот эти условия. Драться Пушкин с Дантесом должен был в тот же день 27 января в 5-м часу пополудни. Место поединка было назначено секундантами за Черной речкой возле Комендантской дачи. Оружием выбраны пистолеты. Стреляться соперники должны были на расстоянии двадцати шагов, с тем чтобы каждый мог сделать пять шагов и подойти к барьеру; никому не было дано преимущество первого выстрела; каждый должен был сделать один выстрел, когда будет ему угодно, но в случае промаха с обеих сторон, дело должно было начаться снова на тех же условиях. Личных объяснений между противниками никаких допущено не было; в случае же надобности за них должны были объясниться секунданты. По желанию д'Аршиака условия поединка были сделаны на бумаге.
По свидетельству Данзаса,
не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все[597].
Эту фразу обычно оставляют без внимания. Она же говорит о том, что условия дуэли в этот момент еще не были подписаны. Для их заключения Данзасу требовалось согласие Пушкина. Получив его, он должен был вернуться к Аршиаку, чтобы подписать документ, что и произошло в 2 часа 30 минут. В своих воспоминаниях он не то, чтобы умолчал об этом событии, но не счел нужных выделять его среди более важных дел, ограничившись общим замечанием:
Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской Вольфа, Данзас отправился сделать нужные приготовления. Наняв парные сани, он заехал в оружейный магазин Куракина за пистолетами, которые
Между двумя и тремя часами у Пушкина было время, чтобы подготовиться к дуэли. Он написал письмо Ишимовой:
Милостивая государыня Александра Осиповна, крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покаместь, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьэсы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете — уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!
С глубочайшим почтением и совершенной преданностью имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою А. Пушкин[599].
Мысль о том, что, поэт приводя в порядок остальные бумаги, вложил в конверт ноябрьское письмо к Бенкендорфу (в нем он обращался «к правительству и обществу», лаконично излагая историю несостоявшейся в ноябре дуэли и прямо обвиняя посланника в причастности к интриге с анонимными письмами) - не кажется продуктивной. И хотя П.И.Миллер писал, что «письмо к гр. Бенкендорфу... найдено было в его (Пушкина) бумагах после смерти, переписанное и вложенное в конверт для отсылки»[600], вероятнее всего оно просто сохранялось им в таком виде после ноябрьской аудиенции у царя. А вот копию последнего письма к Геккерну, поэт, действительно, перед выходом из дома положил в карман сюртука.
Затем он, если верить записям Жуковского,
начал одеваться; вымылся весь, все чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу. — Возвратился, — велел подать в кабинет большу(ю) шубу и пошел пешком до извощика - Это было ровно в 1 ч.[601].
Существует явное противоречие между этим свидетельством и воспоминаниями Данзаса. Если предположить, что Пушкин вышел из дома в час дня, а вернее утра, по дворянским представлениям, то возникает законный вопрос: где поэт провел все время до встречи с Данзасом - то есть до 4 часов по полудню - в кондитерской Вольфа? Три часа сидел на втором этаже у второго окна и поедал мороженное? Или, наоборот, если предположить, что в час утра он только занялся поиском секунданта, то как он успел обернуться за эти часы?
В своих заметках Жуковский противоречит не только Данзасу, но и себе самому. В письме к отцу поэта он писал, что Пушкин «за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей»)»[602]. И тут же добавил: «писавший это письмо с такою беззаботностию через час уже лежал умирающий от раны»[603]. Дуэль состоялась в пятом часу. Стало быть, письмо к Ишимовой поэт писал в третьем часу, что совершенно невозможно, поскольку, согласно заметкам Жуковского, поэт за час до этого уже покинул дом!