Последняя надежда

Эйли Феликс

– Кто ты? – тихо спросил Люциус.

– Я Альмариэль, ангел-хранитель высшей категории, – женским голосом ответил ангел, приближаясь к камерам, – я та, что охраняет хранителей.

Люциус заметил на лице Кристофора удивление и сам был весьма поражён. Зевс создавал своих ангелов исключительно по образу и подобию мужчин, и никто из них не выглядел по-настоящему старым. А Альмариэль походила на пожилую женщину с седыми волосами, собранными в косу вокруг головы. Бледное, полное морщин лицо хранительницы было строгим и хмурым. Но больше всего Люциус удивился её рукам: правая ладонь, сжимающая крест, была покрыта плотью,

а левая состояла из одних костей.

– Выходит, Арабелла всё-таки вывела своих ангелов? – беспокойно произнёс хранитель.

Он знал о её попытках скопировать технологии Рая и вырастить собственных ангелов, но она говорила, что они не увенчались успехом. Конечно, Арабелла могла и солгать – у неё было очень много тайн.

– Пока я единственная в своём роде, но в чанах для клонирования уже растут новые эмбрионы, – ответила Альмариэль с таким высокомерием, какое Кристофору и не снилось, – рано или поздно все Серые ангелы будут списаны за ненадобностью, и госпожа Арабелла без колебаний отключит ваш источник.

Она имела в виду источник магии, из которого черпали силу все Серые, включая Люциуса и Кристофора. Ангел Тьмы был уверен, что Арабелла не лишила его способностей только потому, что иначе отняла бы их и у тех ангелов, кто остался на её стороне.

– Она не смогла полностью воспроизвести формулу Зевса, и поэтому ты состарилась, – сказал Люциус.

– Это ложь! – возмутилась Альмариэль, – я совершенна!

– А не хочет ли Госпожа Совершенство выпустить меня с приятелем из этих камер? – осведомился Ангел Тьмы.

Кристофор возмущённо фыркнул. А Альмариэль поднесла к силовому полю левую руку и поводила костлявыми пальцами.

– Ты пленник госпожи Арабеллы, – прошипела Альмариэль, самодовольно усмехаясь, – ты не уйдёшь отсюда никогда!

Люциус ухмыльнулся ей в ответ.

– Эктоплазма? – предположил он, брезгливо поглядывая на её лишённую плоти руку, – эктоплазма приводит в движение нежить – даже кости без мышц…

– А я, миледи? – светским тоном поинтересовался Кристофор, перебив Люциуса.

– Ты тоже, – холодно ответила хранительница.

– И вы мне даже курить не позволите? – у Кристофора был очень несчастный вид, – где же моя трубка?

– Я не знаю, – покачала головой Альмариэль, – желаю вам удачи и хорошего настроения.

Она демонстративно отвернулась от своих единственных пленников.

– А где Эрнст и Изабелла? – громко спросил Люциус, – что с ними?

– Я не знаю, – хранительница снова покачала головой и быстро покинула тюремный коридор.

В своей камере Ангел Тьмы зарычал от злости и отчаяния, овладевшими им.

– И чего же ты добился? – после интонаций Альмариэль голос Кристофора звучал чуть ли не доброжелательно.

– Думаешь, если бы я попросил её по всем правилам этикета, то многое бы изменилось? – выпалил в ответ Люциус, – ты же её сам видел.

– Возможно, она бы позволила мне закурить, – мечтательно произнёс строгий ангел.

Люциус хотел было подколоть Кристофора насчёт курения, но его беспокоили совсем другие мысли. Теоретически из тюрьмы для ангелов можно было сбежать, но вдвоём с Кристофором они бы не справились. Требовался кто-то снаружи. Только что бы они смогли сделать после побега? Как могли бы помочь Эрнсту и Изабелле и остановить Арабеллу?

Устав от всех этих размышлений, Люциус положил ладонь на

силовое поле и горько вздохнул. Хранитель представил Нелли, которая наверняка ждала его в крепости Гранд-Альянса. Представил Изабеллу и Эрнста, которые находились непонятно где, хотя, скорее всего, были живы. Люциуса переполнял вулкан из эмоций, который быстро утомил его. Это было нетипично для ангелов, но сейчас хранителю больше всего хотелось спать.

После экскурсии по крепостной стене Арабелла, Эрнст и Изабелла поднялись на лифте обратно в башню и вернулись в комнату. На пороге близнецы услышали внезапный шум прибоя. Они посмотрели под ноги – за прозрачным полом больше не росла трава. Теперь за стеклом плескалось синее море, из-под которого изредка проглядывали острые рифы.

– Голографическая проекция, –Арабелла заметила интерес Сестры и Брата, – я выбрала этот элемент интерьера, чтобы вам не было скучно.

Изабелла и Эрнст тем временем беспокойно всматривались в волны под своими ногами.

– Ты обещала рассказать нам, зачем мы здесь, – угрюмо произнёс Брат.

– Да, – кивнула Арабелла.

Она села в кресло, а Изабелла и Эрнст – на диван. Сначала повисло неловкое молчание. Арабелла пристально изучала лица Сестры и Брата, после чего ненадолго приобрела печальный вид.

– Мало кто помнит своё раннее детство, но я помню его очень хорошо, – заговорила волшебница, – как я очнулась в этом насквозь несовершенном, враждебном мире. Всё вокруг было для меня словно в тумане, и меня вёл лишь голос моего разума. Уже тогда я поняла, что сильно отличалась от других. Они жили полубессознательно, принимая на веру данность жизни и чужие слова, а я всегда стремилась к максимальной осознанности и пониманию. К собственному пути. Я думала, что если попала в эту реальность, что в этом был какой-то смысл, что это не просто так. Что мне суждено её как-то изменить. А мои родители не понимали меня. Они даже не знали, что творилось в моей голове, но хотели, чтобы я была такой же, как они – забитой и подавленной беспросветной жизнью во Вспыхове. К сожалению, это нельзя даже назвать злым умыслом – всего лишь неосознанные всплески, которые превращались в боль в моей спине от отцовского хлыста. Несправедливость общества плодила несправедливость в семье, и они не предложили мне ничего лучше, кроме как её терпеть и для успокоения ходить в церковь и молиться доброму и справедливому Богу. Я хотела искренне поверить, что где-то существует высшее существо, способное вознаградить за доброту и покарать за злодеяния. Я молилась во вспыховском костёле, надеясь на лучшую жизнь, но Бог не внимал моим молитвам.

Слушая Арабеллу, близнецы вспоминали свою раннюю жизнь. Несмотря на то, что они выросли не в бедном Вспыхове, а в более благополучной Последней Надежде, их ощущения в чём-то перекликались с тем, что испытывала Левски.

– А однажды я поняла, что вера и послушание мне никогда не помогут, – вещала колдунья, – Что мать привила мне их, чтобы я была такой же покорной, как и она. Таким же объектом бытия. А я, напротив, с ранних лет осознала себя как субъекта. И однажды решила сама определить свой путь, как всегда желала Я бежала в Столицу Империи и убила Данусю, ту, какой её хотели видеть отец и мать. Но прежде я дала ей обещание, что положу конец всей несправедливости в этом безнадёжном мире.