Последняя ночь колдуна
Шрифт:
– Но он мог достать мышьяк именно в силу своей профессии. И он был в магазине в тот день. Тому есть свидетели.
– Все это правильно. Как и то, что в тот день, когда отравили Эллу, он также присутствовал на ужине. Но я все равно не могу поверить, что он виноват. – Райский нагнул голову и потер пальцами виски с такой силой, что побелела кожа.
– А во что ты веришь?
– Не знаю. Вначале я думал, что Эллочку пыталась отравить ее подруга, Амалия. В последнее время они только делали вид, что дружат, а на самом деле тихо ненавидели друг друга. Но пока я пытался найти доказательства вины твоей Мули, она сама отправилась к праотцам, причем
– А что теперь? У тебя появилась новая версия?
– Нет! Не появилась, – вспылил вдруг Райский. – Но я докажу, что мой врач ни при чем. Он не убивал эту стерву.
– Ты просто плохо знаешь Мулю. Она и святого может вывести из себя. Ой! – пискнула Глаша, сообразив, что сказала двусмысленность.
– У нас есть только один способ что-то выяснить, – сказал Райский без улыбки. – Найти доктора. Попытаемся что-нибудь выяснить в больнице, где он работал. Рабочий день еще не закончился, и мы еще успеем застать кого-нибудь из его коллег.
– Едем, – кивнула Глаша, не раздумывая.
Альберт Натанович работал в городском центре травматологии – огромном сером здании в три этажа на окраине города. Вахтерша при входе выдала Райскому и его спутнице по паре шуршащих бахил в белую и зеленую полоску и заставила надеть их поверх уличной обуви. За эту процедуру с них еще слупили по пять рублей. Шагать в пакетах было неудобно и странно. Глаша то и дело спотыкалась. Ремонт в больнице не проводился, вероятно, со дня основания, то есть где-то с середины пятидесятых годов прошлого века. По воняющим хлоркой коридорам сновали люди. Потолок в глубоких трещинах грозил в любую минуту обрушиться на голову. Обувь цеплялась за драный линолеум с вытертым добела незамысловатым рисунком. В лифте тоже воняло.
– Зачем он здесь работал? – спросила Глафира в недоумении. – Это просто ад какой-то. Разве ты недостаточно ему платил?
– Я уже говорил, что он – врач. По призванию, а не только по диплому. Он видел свой долг в том, чтобы помогать людям. Не только тем, кто способен щедро оплатить его услуги. Здесь в его помощи остро нуждались сотни, тысячи больных.
– Похоже, ты его очень уважаешь, так почему же тогда…
– Я оказывал спонсорскую помощь больнице, если ты об этом, – перебил ее Павел. – Но даже моих денег недостаточно, чтобы привести ее в божеский вид. Я помог с оборудованием, медикаментами. На капремонт нужны десятки миллионов…
– Извини. Я не должна была… – Глаша чувствовала себя виноватой. И зачем только она полезла к нему со своим глупым сарказмом!
Райский за руку втянул ее в какой-то кабинет. Глаша не успела прочесть висящую на двери табличку и теперь беспокойно оглядывалась. Помещение напоминало склад, так много здесь было обшарпанных столов и старых стульев. Однако горы картонных папок, разбросанных повсюду, означали, что здесь, среди хлама, люди работают. Обзор от двери заслоняла чья-то внушительная, обтянутая белым халатом спина, склонившаяся над одним из столов, стоявших ближе всего к двери. Дородная женщина – видимо, медсестра, – с грохотом выдвигала из стола ящики, сгребала в кучу их содержимое и швыряла его в большую картонную коробку. Глаша тихо кашлянула, чтобы привлечь ее внимание.
– Ну что там еще? – раздраженно обернулась женщина. – Что вам надо?
– Мы к Альберту Натановичу, – вежливо сообщил Райский. – Как нам его найти, не подскажете?
Женщина почему-то помрачнела еще больше.
– Ходят тут всякие, – сказала
– Вы о чем, уважаемая? Альберт Натанович на месте?
– Разумеется, нет.
– Но ведь сегодня его смена, не так ли?
Медсестра явно собиралась сказать что-то резкое, но сдержалась.
– Смена действительно его, молодые люди. Только рассчитывать вам не на что. Не будет его сегодня. И вообще больше не будет.
– Почему? – встряла Глаша.
– Уволился он.
– Когда?
– Вчера.
– Вот так вот сразу?
– А я о чем? Нехорошо это, непорядочно. У него очередь из больных на месяц вперед, а он даже не предупредил, как положено. Заявление и то по телефону сделал. И за вещами не пришел. И…
– Простите, а он как-то объяснил причину своего поспешного увольнения? – перебил поток ее возмущения Райский.
– Не знаю я ничего. Он же не мне заявление делал, а главному. Вот его и спрашивайте, если вам любопытно. – Она помолчала немного, потом добавила: – Говорят, что по семейным обстоятельствам.
– Но у него нет семьи.
– А то я не знаю. Только кому это интересно. Не хочет человек работать – его и не заставишь, а причина может быть – какая душе угодно. Людей вот жалко. Ждут его, надеются.
– Действительно, жаль. Извините, – смущенно проговорила Глаша, пятясь к выходу.
– Да мне-то что, – устало отмахнулась медсестра и вздохнула. Глаша вдруг поняла, что эта грубоватая тетка действительно жалеет больных, которым теперь не суждено попасть на прием к хорошему доктору. Ей стало ясно, что медики – особая каста людей, у них все по-другому. Смысл слов Райского дошел до нее лишь теперь, и она усомнилась в своих подозрениях. – Эй, ребятки, – окликнула их медсестра, – а вы ему случайно не родственники?
– Нет, – откликнулся Райский, – но мы его хорошие знакомые.
– Тогда, может, заберете вот это все? – она показала рукой на заполненную доверху коробку. – Завезете ему домой? Или вы не на машине?
– На машине, – подтвердил Райский.
– Тогда не откажите, избавьте меня от этого хлама. Куда мне его девать? Придет новый врач, а его и посадить-то некуда, столов не хватает. Ох, господи, беда-то какая…
Неожиданно полученные бумаги пропавшего доктора решено было отвезти домой к Глаше. Райский не хотел, чтобы кто-нибудь из его домочадцев был в курсе его разыскной деятельности.
– Их нужно тщательно просмотреть, – пояснил он Глаше, ставя на ковер в комнате коробку.
– Да что в них интересного? Было бы что-то важное, он бы это забрал. Вот, пожалуйста, здесь вообще все по-латыни. Ты не это искал? И почерк ужасный. – Не обращая внимания на ее ворчание, Райский стал тщательно просматривать каждую бумажку, аккуратно перекладывая их из одной кучки в другую.
Глаша поначалу пыталась принять в процессе посильное участие, но быстро заскучала и убралась на кухню под предлогом организации чаепития. Через полчаса она вернулась, повеселевшая после горячего чая с бутербродами – Райский от предложенного полдника отказался, – и снова уселась на ковер, скрестив по-турецки ноги. Кучки по обе стороны ее гостя почти сравнялись, а выражение его лица из озабоченного превратилось в смертельно усталое. Но он продолжал упорно продираться сквозь бумажные дебри, и Глафире стало стыдно. Она ухватила толстый журнал из неразобранной кипы и решительно раскрыла. Из журнала на пол спланировал густо исписанный листок. Глаша подобрала его и взглянула из любопытства.