Последняя песнь трубадура
Шрифт:
– Сегодня мы рассматриваем лишь сам факт принудительной госпитализации Тамары Ивановны Синельниковой. Обоснованность данной меры или отсутствие медицинского и юридического обоснования. Затем мы перейдем к факту лишения Тамары Синельниковой всех гражданских прав: регистрации, квартиры, права на свободу передвижения и свободу вообще. Мы должны решить, относится ли Тамара Синельникова к лицам, представляющим опасность для общества и потому изолированным от него. Комиссия по гражданским правам обратилась в суд со своим принципиальным мнением, предоставила нам
Уже выступили Валентина Петровна, Сергей, как представитель интересов Тамары, и теперь она сама отвечала на вопросы. Она говорила ровно, правильно, с грамотными интонациями преподавателя, но чувствовалось, что нет в ее жизни ничего более горького и тяжелого, чем то, о чем ее спрашивали.
– Тамара Ивановна, – спросил судья, – у вас были плохие отношения с дочерью?
– Я бы так не сказала. Моя дочь – человек импульсивный, поддающийся влияниям, но мне всегда казалось, что мы по-настоящему привязаны друг к другу.
– В таком случае, как вы объясняете то, что ваша дочь обратилась в милицию с просьбой силой доставить вас в психиатрическую больницу? Может, была ссора, вы вышли из себя, дочь подумала, что это проявление болезни и не смогла с вами договориться?
– Моя дочь в зале. Она знает, что я никогда не выхожу из себя. У нас никогда не случалось громких ссор. А в тот вечер мы с ней пили чай, затем я ушла спать и, лишь когда уснула, меня разбудил целый отряд людей в форме. Я думаю, что это не было идеей моей дочери. Она просто выполнила то, что требовал от нее муж, Князев Вячеслав Евгеньевич. Разногласия с ним у меня были. Это не относится к теме данного заседания, я просто скажу, что не одобряла его способа существования.
– Можно мне задать вопрос? – обратился к судье Сергей. – У меня есть свидетельство вашей соседки по лестничной клетке, которая утверждает, что видела, как зять сексуально вас домогался. Что вы можете сказать?
– Ничего. У моего зятя своеобразная манера поведения. Я бы назвала это хамством. Трактовать его мотивы мне не приходило в голову. Я считала, что в своем доме могу поставить его на место.
– Не потому ли вы остались без дома? – вдруг с откровенной симпатией улыбнулся судья и объявил перерыв.
Алиса ходила по периметру своей палаты, преодолевая слабость, головокружение и стараясь ни о чем не думать. Она бормотала сквозь зубы кусочки разных ролей, стихи. Но черная тоска все-таки добралась до ее сердца. Сжала его так, что не вздохнуть. Как страшно оставаться с этим одной. Тамара с Диной сегодня на суде. Других знакомств Алиса заводить не хотела. Но из палаты нужно выйти. В холле на месте сестры Тани сидел светлый парень. Алиса быстро прошла мимо него, низко наклонив голову. Никому не надо видеть, какая она бледная, ненакрашенная, со свалявшимися волосами. Алиса постояла в коридоре у окна, заглянула еще в один холл, вдохнула свежего воздуха на крылечке. Спуститься в сад ей пока не удастся. Наконец совсем устала, тоска улеглась в груди, как задремавшая
Алиса запахнула поплотнее халат и вновь опустила глаза, проходя мимо парня. Но он вдруг вырос у нее на пути. Она даже испугалась, посмотрела на него, но не смогла рассмотреть лица. Такое откровенное восхищение, обожание светилось в его взгляде. Как будто софит включили в больничном холле.
– Алиса Георгиевна, – сказал Блондин. – Я вас жду. Я тут журнал купил с вашим портретом, вы не подпишете? – Он бросился к столу, вернулся с «Элитой» и ручкой. Она пожала плечами, взяла у него ручку, попросила: «Подержите журнал», и задумалась на секунду.
– Как вас зовут?
– Валентин.
Она размашисто написала по темно-красному фону: «Валентину. Светлому человеку моего пасмурного дня».
Он прочитал и покраснел от удовольствия:
– Какая вы чудесная. Надо же! Чтоб так повезло! Первый раз в жизни повезло.
– Такому парню до сих пор не везло?
– Да я не знаю, честно. Просто ничего хорошего. Я вас с детства обожаю. Мы с мамой смотрели ваши фильмы по телевизору, и мама говорила: «Смотри, Валя, какая она красивая».
– Хотите, я и маме подпишу журнал?
– Мамы больше нет.
– Мне жаль.
«И меня скоро не будет», – подумала Алиса и поняла, что не сможет остаться одна.
– У вас есть пять минут? Посидите со мной. Мне очень плохо.
Игорь сидел в тесной подсобке и смотрел, как Наташка глотает таблетки и запивает их водкой. Она опухла от слез, охрипла от крика, икала от этих поганых колес.
– Перестань, Наташа, – в сотый раз попросил он. – Давай ты умоешься, я тебя причешу, голову помассирую, ты протрезвеешь. Надо ехать туда.
– Ты что, охренел? Я не могу. Я не могу смотреть на мертвую маму… Мертвую маму, – она тихонько заскулила, так жалобно, что у Игоря навернулись слезы на глаза.
– Ну кто-то еще у тебя есть? Кто-то поможет тебе?
– А кто у меня есть? Блондинчик – уголовник, мы его посылали психа грохнуть. Он не пойдет. Машка – сука, соседка, я с ней сама не пойду. Дина, Сережа, к ним так нельзя. Я пьяная.
– Поспи здесь до утра. Только я таблетки отберу.
– Без таблеток я до утра подохну. Я домой поеду. Может… я не знаю, что может…
Игорь поднял Наташку, довел до машины. В дороге ее укачало, и она начала похрапывать. Он разбудил ее у дома, спросил: «У тебя какой подъезд?»
– Четвертый, – сказала она и с таким ужасом посмотрела туда, на дверь своего дома, что Игорю понадобилась вся выдержка, чтоб не нарушить собственные правила. Не думать о других больше, чем о себе. Не брать на себя ответственность за ситуацию, когда можно этого не делать. Держаться подальше от горя. Наташка вышла из машины и неуверенно направилась к двери. Игорь быстро уехал и не видел, как перед Наташкой возник какой-то мужчина. Она чуть не налетела на него.