Последняя тайна Лермонтова
Шрифт:
В конце концов, я нахожу какого-то субъекта в сальными волосами, который спит в боковой комнатке, примыкающей к холлу. Рот его открыт, щека нежно прижата к разложенной на столе газете «Правда Озерска», а на глазу сидит крупная муха с зеленой спинкой.
Почувствовав мой взгляд, мужчина встрепенулся.
– А? Кто здесь?! Простите, задремал. Наверное, вы от Михаила Владимировича? Как же, как же, он звонил, идемте, буду весьма рад вам все показать...
Сотрудник музея суетливо вскакивает на ноги, подбегает к сейфу, выкрашенному в свои лучшие времена серой краской.
– Вот, альбомчик, чернильный прибор, все в целости и сохранности. Бутылка
Кого он обманывает этим «влажно-с» и заискивающим взглядом?
Альхен!
Альхену стыдно. Но дело его живее всех живых. Теперь понятно, почему классики литературы обеспечивают себе персональный участок вечности. Умные потому что. А мебеля отчаянно жалко!
Быстро оглядев массивный письменный прибор (чернильница, стаканчик для перьев, баночка с песком – все закреплено на тяжелой аметистовой подставке) и пузатую бутылку (темно-зеленая, какой-то шарик с горлышком), я взяла в руки альбом. В светло-коричневом обложке, с красной полоской более грубой и более темной кожи на переплете, украшенной вензелями, он оказался очень тяжелым.
– Бумага здесь красивая, – почтительно бормочет Альхен.
Он прав: чуть пожелтевшие, плотные листы альбома украшены гравюрами, выполненными настолько искусно, что они невольно притягивают взгляд. Оформление интереснее содержания! Читать сделанные в альбоме надписи пока даже не хочется.
Я рассматривала корабль, исчезающий в море, чей-то орлиный профиль, панораму Невского проспекта. И мысленно соглашалась с Михаилом: кажется, будто бы прикасаешься к живой истории, и это так волнует! Налюбовавшись гравюрами, я, наконец, стала изучать записи, которые друзья посвящали Марии Щербатовой. Сначала я поняла, что поклонников у красавицы-княгини было множество, а потом случайно обнаружила один очень странный, непонятный момент...
ГЛАВА 7
15 июля 1871 года, село Знаменское, Николай Мартынов
Проснулся Мартынов полным свежих бодрых сил. И сразу же понял причину того: воспоминания об альбоме княгини Щербатовой позволили ему еще раз увериться в справедливости той мысли, которая в последние годы приходила в его голову все чаще.
Раньше – очень, очень долго – о дуэли с Мишелем вообще не думалось. После осознания того, что собственная вспыльчивость довела до беды, что следствием ее стало мгновенное и полное уничтожение человека, и притом близкого приятеля, любые воспоминания о случившемся у подошвы Машука ранили так сильно, что хотелось лишь одного – вычистить, вымести из памяти и души тот роковой день. Но время облегчает муки. К тому же приходившие на ум обстоятельства вдруг озарились надеждой.
Вот если бы эти предположения оправдались...
Вдобавок еще и та картина, та набросанная Мишелем картина! Если бы дело обстояло именно так, как на том рисунке, то, быть может...
Николай Соломонович поднялся с постели. Чиркнул спичками, зажег свечу, так как наступивший вечер уже наполнил комнату густой фиолетовой темнотой.
Пришлось пару минут поискать среди бумаг, лежащих на столе, потемневший металлический ключ, которым отпирался заветный ящик.
Нашелся-таки, под старыми газетами!
Дрожащими
Хранить...
Отделаться, выбросить – только такие тогда были намерения.
А что же просмотреть иль прочесть? От этой мысли прежде делалось дурно. Память и так все время болела, а уж при чтении понятно что может приключиться. Оживут все страшные непоправимые минуты, снова развернется пропасть ада, мгновение, шаг, а потом жизнь человеческая оборвана и исправить ничего больше нельзя.
Теперь же время пришло, и...
Перекрестившись, Николай Соломонович разорвал пожелтевшую плотную бумагу, в которую были завернуты документы, и погрузился в чтение.
Первые же строки наотмашь хлестнули болью.
«Медицинский осмотр тела Лермонтова. Свидетельство. Вследствие предписания конторы пятигорского военного госпиталя от 16 июля за N 504... освидетельствовали тело убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова» [33] .
33
Цитируется по Л.Келли «Лермонтов. Трагедия на Кавказе».
Как же все трагично сложилось тогда! Был друг, человек; хороший ли, плохой – не важно, только теперь про него пишется в документе: «тело»...
Николай Соломонович, закусив губу, потер занывшую от боли левую половину груди и продолжил чтение.
«При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между правым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча; от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер» [34] . – Не может быть, – прошептал Мартынов, откладывая лист. – Но ведь, коли правильно я вспомнил, на той картине Мишеля, человек, притаившийся с пистолетом за кустом, находился как раз именно справа. А мы же стояли на ровной площадке у подошвы Машука напротив друг друга. Значит ли это, что на руках моих нет его крови? Значит ли?.. Выходит, мои предположения верны, и Монго [35] устроил против Мишеля заговор? Но почему?!
34
Цитируется по Л. Келли «Лермонтов. Трагедия на Кавказе».
35
Прозвище родственника Лермонтова Алексея Столыпина.
...Избежать ссоры совершенно не представлялось возможным. Весь тот день меж ними проносились молнии задиристого напряжения и неприязни.
Поутру сошлись у колодца. Лермонтов буквально перед носом выхватил оплетенный веревкою стакан, к которому Николай тянул руку, и ловко опустил его вниз. Потом, выпив зловонной, однако же весьма целебной воды, отер ладонью усы и подмигнул:
– Что же вы еле поворачиваетесь, милостивый государь! Мартышка, коли это следствие действия вод, то они тебе решительным образом не показаны.