Последняя улика (сборник)
Шрифт:
Такая жизнь - ссоры, скандалы, разводы и примирения - приводила к прогулам, опозданиям. Да, впрочем, и работой своей Лена никогда не дорожила. Ее корили, ругали, и она в конце концов взяла расчет. Несколько месяцев жила у друзей и знакомых, пока не попала вместе с Суходольским к его приятелю.
Тут-то и разыскал ее Георгий. И вот она снова в доме Мавриди. Лена глянула на часы. Ого, уже скоро десять, надо торопиться. В это время всегда звонит Георгий, справляется о матери.
Елена поправила белокурые пушистые волосы, подкрасила пухлые губы, слегка припудрила маленький нос - готово. Можно отправляться.
Ставшая постоянной тревога остановила ее у двери. Лена присела на табурет
"Нет, - подумала она, - со своими россказнями я зашла слишком далеко. Надо искать выход, что-то снова придумать. Иначе плохо..."
Зябко вздрогнув всем телом, она отбросила тягостные мысли и вышла в начинающийся мартовский день.
Четверг. 9.00.
Филипп Тихонович Албин проснулся позже обычного: в главке его ждали только к десяти. А значит, была возможность поваляться. Несколько минут он еще полежал, прислушиваясь к самому себе. Порядок. Легко выбросив натренированное тело на пушистый ковер, Албин включил магнитофон, под бодрую музыку с удовольствием сделал гимнастику, принял душ, побрился, похлопал себя по гладким глянцевым щекам, раскрыв рот, внимательно оглядел свой язык - показатель здоровья. Язык Албину понравился, да и сам он себе понравился - подтянутый, стройный, налитый молодой силой, хотя уже близился сорокалетний рубеж.
Албин жил один. Семья, полагал он, лишь усложняет и без того сложную жизнь. Квартиру ему регулярно убирала старушка-соседка, добросовестность которой он щедро вознаграждал, и они были довольны друг другом.
Надев синий с иголочки костюм - хорошие костюмы были его слабостью, Албин собрался было покинуть свою уютную квартиру, как раздался телефонный звонок, и ему пришлось вернуться в спальню.
– Алло, - прозвучал мягкий баритон Албина. Однако благодушие покидало его по мере того, как он слушал - молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.
– Так, - наконец произнес он.
– Понятно!
– Возле губ резко обозначились две поперечные злые складки.
– Сам все решу сегодня, - и с досадой швырнул трубку на аппарат.
"Ну вот, - подумал Албин, - опять предстоит беспокойный день". И зачем связался он с этой бестолочью - гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся... Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя - много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть пора. "Коготок увяз - всей птичке пропасть", - скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает, что сбыт для них - самое узкое место, вот и капризничает...
С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания в главке: строгая отчетность может заставить свернуть их "дело". В раздумье Албин направился к проходной завода "Радиоприемник", где он работал в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.
Четверг. 9.30.
Наступило утро. Арнольд Францевич с облегчением открыл глаза. Наконец-то можно не притворяться перед самим собой, будто спишь. А спал ли он в эту ночь, да и в предыдущие? Закроет глаза, лежит, а мысли одолевают. Ночь проходит медленно, как в бреду. Утром не поймешь, приходил ли сон, удалось ли забыться или он принял за сновидения свои не проходящие и ночью фантазии. В последние годы ночи стали для него сущим мучением. В старости признаваться не хотелось - какая может быть старость, если не угасли желания, молодые, яростные, сладостно-греховные. Пора бы, конечно, пора угомониться, но вот поди ж ты, прилепилась к сердцу эта Зойка - не оторвешь никак. Начиналось все хорошо. Зойка принимала подарки. А если подарок дорогой -
Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать его, - встречаясь с этим проклятым Миллионером, - только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.
Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к Миллионеру, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты, какого-то станка заслоняли все.
"Жила бы спокойно с мужем, так нет, вертит хвостом, ни гордости, ни чести", - зло думал он, не замечая нелепости своих рассуждений.
Как бы то ни было, а нужно что-то предпринимать - больше такие муки терпеть невозможно. Да еще эта проклятая печень - ноет, ноет, не утихая, как и сердечная боль. Уже неделю он на больничном, думал подлечиться, отдохнуть от постоянных забот в мастерской, уладить дела с Зойкой, но ничего пока не получалось. "Надо действовать, - думал Арнольд Францевич. Пусть знает, что он настоящий мужчина, не рохля".
Решительные мысли придали силы. Он встал с постели, попытался сделать зарядку, но отказался от этой затеи, почувствовав, что боль в печени усилилась.
Сыновья - двое холостых жили вместе с ним - уже ушли на работу, жена ночевала у третьего, женатого сына, помогала невестке управляться с детьми. Арнольд Францевич сам приготовил завтрак, почитал свежие газеты, задумался, глядя в окно, за которым уже начался безликий мартовский день без солнца, без радости, только с тягостными думами. День будет тянуться, тянуться, потом наступит ночь, и тоже потянется мучительно медленно, заполненная злобой и ревностью.
– Ну, нет, - Арнольд Францевич решительно поднялся с кресла. "Нет, подумал он, - придется вспомнить молодость. "Миллионер"? И мы не бедняки. Посмотрим, как оно будет - деньга на деньгу".
Стало весело и жарко от собственной решимости. Он будет действовать! Арнольд Францевич быстро натянул на тощий старческий задок фирменные джинсы "Монтана". Надел новый кожаный пиджак. По стремянке забрался на антресоли, в углу под старым чемоданом в заветном тайничке нащупал одну из тоненьких книжечек, вытащил, бережно смахнул пыль с серой обложки, удовлетворенно крякнул, взглянув на проставленную от руки сумму вклада этого будет достаточно!
Накинув бежевого цвета дубленку - в начале марта утрами примораживало, - Арнольд Францевич задержался в прихожей у зеркала, хмыкнул недовольно: из зеркала глянул на него сухонький старик с желтоватой - проклятая печень!
– кожей, вислым хрящеватым носом, с тонкими губами. Только глаза, маленькие и острые, глядели молодо и пронзительно из-под темных неседеющих бровей.
Он вышел на улицу. Действовать.
Четверг. 20.00.
Вначале тревоги не было. Нелли Борисовна, убрав квартиру, приготовила ужин. С минуты на минуту ожидая мужа, накрыла на стол. Несмотря на прохладную погоду, раскрыла балконную дверь, чтобы сразу услышать, когда с лязгом закроется гараж. При открытом балконе хорошо слышится стук закрываемых металлических ворот гаража, которые нужно с силой прихлопнуть, чтобы вставить в скобы навесные замки.
Однако Георгий Иванович сегодня явно запаздывал. Настенные часы пробили девять, затем десять раз - муж все не шел, тихо было у гаража. Пришлось закрыть балкон - с улицы тянуло мартовской холодной сыростью. Нелли Борисовна начинала сердиться: мог бы и предупредить, что задержится. Кажется, давно решено между ними: она не мешает ему в жизни, но ведь и он безоговорочно принял условие - не волновать ее, сообщать об отлучках и опозданиях. Принял и до сегодняшнего дня всегда выполнял.