Последняя война
Шрифт:
– Да откуда ты взял, что я по-немецки могу?
– Ох, Слава, ох, Слава, - опять Саня полез со своими намеками на тайную Славкину миссию. Он попросил выйти с ним во двор. Славка вышел. Ладно, Слава, - сказал он почти шепотом, - вы можете не доверять мне, но я вам скажу. Когда понадобится, у меня в сажалке две винтовки и ручной пулемет Дегтярева. Патроны в лесу.
– Все понадобится, - сказал Славка, - молодец, Саня.
– Славка положил руку на плечо пареньку и втайне позавидовал ему. Саня не сиял, не прыгал от радости, он озабоченно сказал:
– Я думаю, в воде с оружием ничего не случится. Зато уж никто не найдет.
– Это верно, - согласился Славка.
– Потом можно смазать, протереть хорошенько. Что случится? Конечно, ничего.
Когда вернулись в избу, Славка карандашом на тетрадном листке
К вечеру привез два мешка муки. Славка помог внести в избу. Мамаша Сазониха не верила, разводила руками, не украл ли, змей, не обменял ли на что краденое.
– Ты, мамка, не лезь не в свое дело, - сказал Саня по-взрослому, бери да пеки хлеб, да Славе спасибо скажи.
Мамаша Сазониха успокоилась.
– Ну и змей, - с гордостью за сына сказала она Славке.
Славка и сам-то не мог поверить, чтобы дурацкая записка, где и слова-то "мука" не было - он никак не мог вспомнить, как по-немецки написать это слово, - чтобы эта дурацкая записка оказала такое действие, обернулась бы двумя мешками муки.
– Прямо не верится, - сказал Славка Сане.
– Ох, Слава, будто и не знаете. Да он всю мельницу отдаст по немецкой записке. На гвоздик повесил и мешки сам уложил.
Вечером в доме Усовых Славка рассказал об этой операции. Рассказал Гоге о Санином оружии. Но это после, когда Гога провожал Славку. А сначала, когда вошел, застал такую картину. Усовы уже поужинали, убрали со стола, лампу зажгли, но с места никто не ушел, все как сидели за столом на своих местах, так и остались сидеть. Лампа висела под потолком на середине комнаты и освещала кого в лицо, кого в затылок, а кого сбоку. Все освещенные по-разному лица были обращены к вислоносому Гоге, который сидел рядом с дядей Петей в святом углу. Гога, как понял Славка, рассказывал про "Витязя в тигровой шкуре". Он читал по-грузински, потом по-русски, потом пересказывал содержание и снова читал на память. Никто из семьи Усовых даже слыхом не слыхал о Руставели, о его поэме. Но всех их - и малых и старых - Гога зачаровал. Они слушали без единого звука, без единого шевеления. Даже маленькие, ничего не понимавшие, из уважения к старшим сидели смирно, с открытыми ртами смотрели на Гогу. Им нравилось больше всего, когда Гога читал по-грузински - с каким-то клекотом, цоканьем, с придыханием, диковато и, главное, абсолютно непонятно.
На Славку, конечно, не обратили никакого внимания, а он, разобравшись, в чем дело, тихонечко присел в сторонке, снял шапку и заслушался сам.
Пронеслась их жизнь, как будто сновидение ночное.
Претерпели страсти мира и времен коварство злое.
Кто б назвать решился вечной жизнь, мгновение земное?
Песней мерить мне ли, месху Руставели, зло такое?
Для царя грузин Давида, в чьем служеньи луч-хранитель,
Я сей сказ сложил стихами, чтоб развлекся повелитель,
Кто с Востока путь на Запад проложил, как сокрушитель.
Где лишь пеплом стал предатель и обласкан верный житель.
– Вот и все, - сказал Гога и замолчал.
Первой высказалась хозяйка.
– Вроде вот ты и наш, Слава, - сказала она, обратившись к Славке, - а не можешь так-то. А рисует, все как живое получается. А знает сколько, не гляди что грузинец или армян.
– Не говорите так, - сказал Гога.
– Слава учился в таком институте, куда не каждого принимают. Вот кончится война, Слава напишет про нас с вами книгу, и кто-нибудь будет читать или рассказывать, как я о Руставели, а люди будут сидеть вот так, слушать, молчать и, может быть, плакать.
– Неужели правда, Слава?
– Не знаю, - сказал Славка, - так Гоге хочется.
– Во люди, - с искренним удивлением вздохнула хозяйка.
– А мы что? Едим, темные, да спим, да детей во делаем. Разве ж это жизнь?
– А вы знаете, - вдруг оживился Гога, - приезжайте к нам в Тбилиси, после войны, конечно. Катюша, - обратился он к старшей дочери, - возьми карандаш и запиши адрес. Я покажу вам Тбилиси, поглядите на наш город с горы Мтацминда. Поедем в Гори, где Сталин родился, поедем в Вардзиа, расскажу вам про Вардзиа, поедем в Боржоми, воду будем пить, вино
– Давай, Катюша, пиши, дорогая.
Катя записала, бумажку у нее тут же отобрала младшая красавица, которая, кажется, уже по-настоящему влюбилась в этого нелепого, странного, длинноносого и черного, но очаровательного Гогу.
– А что, - сказал дядя Петя, - возьмем и всем табором приедем.
Поговорили, пошутили, посмеялись, стали к ночи готовиться.
Славка, Гога и дядя Петя вышли покурить. Вкусно хрустел снег под ногами, чистые звезды блестели холодно и далеко. А на свете-то шла война.
12
Днем Славка сидел от нечего делать перед окном, облокотившись о подоконник, бездумно смотрел на белый снег. Изба была хорошо натоплена, стекла были чистыми, сухими, и виден был белый свет далеко. За крайними хатами, на отлете, стоял сарай, а за сараем, на снежном поле, угадывалась дорога, уходившая из Дебринки в другую деревню. День был солнечный, и поэтому там, где должна была проходить дорога, местами вспыхивало что-то, поблескивало. Славка догадался: это солнце рикошетило по накатанному санному следу. Славка курил и смотрел на эту вспыхивающую санную дорогу. Там было пусто. Потом из улицы вышли двое. По силуэтам, по какой-то некрестьянской походке Славка признал в них несчастных нынешних бродяг, бывших красноармейцев, своих родных братьев. С котомками или армейскими вещмешками за спиной они хорошо были видны на снежном поле. Вот прошли они белый промежуток между крайней хатой и сараем, скрылись за сараем, а через минуту появились с другого конца. Славка невольно следил за ними и так же невольно чувствовал себя на их месте. Теперь шли они по вспыхивающей дороге, среди белого поля. Вспомнился приказ на станционном заборе, и сделалось жутко от одного только воспоминания. Шли они вот так же с Гогой, и теперь могли идти вот так же, как шли неизвестные эти. И вдруг из-за крайней хаты тем же путем вывернулась легковая машина. Немцы. Так же, только быстрей, прошла она белый промежуток, скрылась за сараем и выскочила с другого конца. Потом плавно и неслышно побежала по вспыхивающей дороге, с каждой минутой уменьшая расстояние между собой и теми двумя. Никаких звуков не было слышно, и Славка через окно следил за всем этим, как в немом кино. Подвигалась машина, шли двое, сокращалось между ними расстояние, и никаких не было звуков, чуть только всхрапывала на печи мамаша Сазониха. Никого больше не было дома. Бежала-бежала машина и - стоп, остановилась. Вышли из нее двое. И тоже по силуэтам и по ненашей походке Славка узнал в них немцев. Те, что шли впереди немцев, вдруг остановились. Видно, им крикнули. Потом они подняли руки. Немцы сделали какие-то незаметные движения, и красноармейцы почти одновременно, сначала один, за ним другой, мягко опустились на дорогу и за неровностями поля, за сугробами пропали из глаз. Немцы повернули назад, сели в машину и проделали весь путь в обратном порядке: сарай, белый промежуток, потом, возле крайней хаты, были проглочены улицей.
Опять дорога опустела, будто и не было там никого, ничего такого не случилось на ней. Так же, как и раньше, рикошетили солнечные лучи и невидимая дорога вспыхивала ослепительными пустынными вспышками.
Весь день Славка был под впечатлением этого немого и жуткого кино. Когда пришли ребята, Саня первым делом сообщил:
– Двоих убили. Не слыхали, Слава?
День прошел тревожно. Уже был поздний час, за черными окнами слабо светился сугроб, а в глазах все полыхал белый свет и на невидимой дороге передвигались фигурки, шло немое кино. И хотелось поближе увидеть тех двоих, увидеть их лица, услышать их голоса, раскрутить ленту в обратном порядке и остановить их, не дать уйти из деревни, и тогда все было бы, может быть, по-другому. Славка уже собирался ложиться, вошла Сазониха и сказала:
– Слава, сходи к соседке, кажись, там гости.
Славка оделся, вышел. Быстрым шагом пошел в темноту. В крайней хате, что стояла, как и Сазонихина, на болоте, окна были затемнены. Кто-то провел Славку вовнутрь. Когда открылась дверь, он невольно зажмурился от яркого света. Человек семь, в белых маскхалатах, с оружием, сидели по лавкам, на табуретках и стульях.
– Ну, я пошла, Нюра, - сказала забежавшая сюда случайно бабенка. Она поднялась, но один из сидевших, может быть, главный, сказал: