Последняя война
Шрифт:
Из штаба бригады Бакин стал названивать в политотдел, а Славка договаривался, просил командира сделать еще попытку пройти Навлю в другом месте. Не может же быть, чтобы нельзя было пройти.
– Конечно, - сказал командир бригады, - переправим, о чем разговор.
Потом Бакин передал Славке трубку. На проводе был Николай Петрович.
– Ты, Слава, - кричал откуда-то издалека Николай Петрович, - ты гляди, не сорви задание, он гость, он может побояться, а ты не имеешь права, ты партизан. Понял меня?
– Понял. Только он не
– Ты меня понял, Холопов?
– Да я и не собираюсь уезжать.
– Все, Слава, все.
Трубка замолчала.
До обеда Бакин знакомился с бригадой, с комсомольскими делами в бригаде, много писал в свою тетрадь. Слушал с восторгом и много писал. Славка тоже слушал все и тоже кое-что записал для себя. После обеда Саша уехал, попрощался со Славкой, пожелали друг другу всяких удач и успехов, обнялись неуклюже - мешали полушубки, автомат еще мешал. А стемнело уехал и Славка, опять двумя санями отправились в другое место, дальнее, где можно пройти наверняка. Проводники были вчерашние, вместо раненого взяли нового, он сидел на Славкиных санях, а Славка ехал с теми вчерашними.
Все было точно так же, как и вчера. И снег, и тяжелый сумрачный лес, как бы оплавленный серебром, небо низкое, глухое, только ехали долго. Проводники расспрашивали Славку, кто он и откуда, как попал в эти леса, фамилию его они вроде помнят, читали в газетке. Конечно, грамотный, способности имеются к этому делу, почему же не писать, дело нужное. Но Славка чувствовал, что они как бы жалеют его, что ли, сочувствуют ему, хотя чего жалеть, чему сочувствовать, абсолютно нечему. Проводники были людьми пожилыми, и у них были свои понятия обо всем, в том числе и о Славкином деле.
– Вообще-то, - говорил один, - можно бы и подождать, весной сковырнули бы их отсюда, тогда иди пиши. Приспичило вам.
– Значит, надо, - возразил другой.
Славка не отвечал ни тому, ни другому. С одной стороны, ему тоже казалось, что приспичило, как будто писать не о чем; с другой же стороны, очень хотелось заявиться в родной отряд - теперь уже бригаду, - заявиться к Петру Петровичу: здравствуйте, давно не видались и так далее. Откуда ты, Слава, как прошел, мы же отрезаны. Прошел, люди помогли, послали - вот и прошел, что же, нельзя к вам пройти, что ли?
Очень хотелось заявиться в "Смерть фашизму", да и неловко уже стало, кое перед кем и стыдновато, что живет он в полной безопасности, горя не знает, ездит, пишет, патроны переводит, а ребята, хотя бы те, что охраняли вместе с ним когда-то штаб, ребята давно уже сменились, и с Васькой Кавалеристом давно уже по заданиям ходят, мосты рвут, дороги, в засадах сидят, немца бьют. Перед ними совестно. Устроился, пригрелся в теплом местечке.
Проводники уж и позабыли про свои слова, а Славка вдруг ответил им. Он сказал вдруг:
– Дело есть дело. Большое, маленькое, а делать надо.
Впереди еще темно было, но уже почувствовалось, что лес кончился, пахнуло пустым пространством,
– Поглядим, - сказал проводник, который правил лошадью. Он повернул вправо, и лошадь пошла без дороги на этот красноватый огонек. И уже сруб на высоких сваях - вот он, завиднелся, а Славка все не понимал, что за домик перед ним. Зато ездовой еще до того, как обозначился сруб, еще по запаху сообразил: баня.
Значит, не спит деревня, если баня топится. Керосин берегут люди. А чего жечь зря? Вымоются, придут из баньки и зажгут на минуту какую, перед сном.
– В самый раз попали, - сказал ездовой, - раз баня, то и после бани найдется.
– Попариться не мешает, - отозвался другой.
– Так ли, корреспондент?
– Можно, - ответил Славка, и сразу как-то все мысли его свернули с главного пути на боковой, неглавный. Пар, мыло, мочалка, кадка с водой, деревянные шайки, склизкий полок, запах березовый - все это так явственно увиделось, что Славка повторил веселее: - Можно, почему нельзя.
Остановились. Сильно пахло дымком, баней. Подошли к ступенькам, к дверям.
– Люди! Есть люди?
– крикнул один и постучал кулаком. Никто не отозвался. Может, все вымылись давно, да огонь забыли потушить? Опять постучали, поднялся ездовой по ступенькам, дверь попробовал, - нет, заперта изнутри. Еще подождали. И тут голос женский:
– Ктой-то?
– пропел и затаился.
– Не повезло, бабы тута, - сказал ездовой, спрыгнул с порожка и в дверь крикнул: - Мы тута, мы!
– А кто вы?
– наперебой отозвалось уже несколько голосов, уже посмелей, с вызовом.
– "За власть Советов" мы!
Голоса за дверью словно бы обрадовались, загомонили, зашептались, выделился один:
– Дак чего надо?
– Притихли, ждут.
– Ничего не надо. Хотели скупаться, вот чего.
– А ты, дядька, женатый аль холостой?
– Я б тебя женил, да дверь закрыта, не достанешь.
– А мы откроем.
– Старый я, у нас молодой есть, корреспондент.
– Ездовой плечом поддел Славку, засмеялся в бороду.
– Может, пойдешь к бабам, корреспондент?
Там зашушукались, сдавленно захихикали, затолкались перед самой дверью. И дверь приотворилась, высунулась длинноволосая голова.
– Давай, дядька, корреспондента. Где он?
Дверь снова прикрылась, но задвижка не щелкнула. Хохот оттуда, крики подзадоривающие, давай, мол, где он, корреспондент, забоялся, скушаем его, ничего не оставим.