Последняя возможность

Фиалковский Конрад

— И, несмотря на это?..

— Да. Наши потомки примут эти волны и будут знать все об Антаресе.

— Понимаю, — тихо сказал профессор.

Опустив на руки седую голову, он смотрел на моего андроида. Я взглянул туда же, но андроид стоял неподвижно, и только вечернее солнце, бросая косые лучи, зажгло яркие блики на его панцире.

Наконец профессор нарушил затянувшееся молчание:

— Они, кажется, мыслят быстрее, чем мы, люди. — Да, быстрее, — подтвердил я. — В механическом проводнике сигнал идет гораздо быстрее, чем в нервном волокне. — Значит, они мыслят лучше? — Просто они в состоянии перебрать большее количество вариантов.

— Я это и имею в виду.

Он

снова замолчал, а мне показалось, что он все время кружит вокруг темы, о которой не решается заговорить.

— Кроме того, у мнемокопии будет гораздо больше времени для размышлений, чем у нас, людей, неизбежно ограниченных продолжительностью нашей жизни, — добавил я.

— Да… Впрочем, все равно я скажу тебе, — решился, наконец, профессор. Теперь он смотрел на меня своими старческими, поблекшими глазами. — Семь лет я бьюсь над решением проблемы, быть может, самой интересной из всех, какие я решал в жизни. Речь идет о магнитно-химическом уравнении клетки… — Он замолчал и выжидающе посмотрел на меня. — Тебе это ни о чем не говорит — продолжал он, улыбнувшись. — Мне всегда кажется, что магнитно— химическое уравнение клетки должно заинтересовать всех, а в действительности, кроме нескольких сотен специалистов, никто ничего об этом не знает, и никого это не волнует… Во всяком случае, для меня это очень важный вопрос. Но именно теперь, на седьмом году, я понял, что взялся за это уравнение слишком поздно…

— Не понимаю. Почему слишком поздно? — прервал я.

— Ты не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так вот, в определенном возрасте все проблемы становятся слишком сложными. Это, разумеется, субъективное ощущение, потому что проблемы остаются теми же, но наша способность рассуждать… Неприятное дело… — он запнулся.

— Понимаю, к чему ты клонишь. Это будет невозможно, — сказал я решительно.

— Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая мыслит гораздо быстрее, чем человек, способна решить проблему.

— Но результаты она сможет сообщить только с Антареса.

— Я мог бы ее спросить еще перед отлетом. — Это невозможно. — Почему?

— Я тебе не скажу, но поверь мне, что это невозможно.

— Не понимаю. Ведь можно разблокировать мнемокопию и спросить…

— Теоретически можно, но я этого не сделаю. Последствия могли бы быть слишком серьезными.

— Последствия? Не понимаю.

Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы я стал ему объяснять.

— Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика,

— добавил я.

Но он не поверил…

Космолет кружил почти по круговой орбите. Мы приближались к зоне околоземного пространства. Из этой зоны вылетают к звездам корабли. Если бы не монотонно тикающий радарный индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло бы показаться, что мы висим на одном месте, над огромным зеленоватым шаром Земли. Кроме нас, в ракете рядами стояли автоматы, длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал. Он молчал во время полета и молчал, когда мы во главе колонны автоматов проходили по мрачным фосфоресцирующим голубым светом коридорам космолета. Зал транспозиции находился в самом центре корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую поверхность стола, от которого к стенам зала шли толстые пучки проводов. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он подошел к столу. Автоматы тем временем заняли места у пультов. Потом огни погасли, вспыхнули разноцветные контрольные лампочки. Горел только рефлектор, освещая лежащего профессора и его седые волосы.

— Тебе не будет больно, — сказал я. Не знаю, понял он и вообще слушал

ли меня. Он закрыл глаза и, кажется, уже спал. Потом я видел его мозг, пульсирующий в такт ударам сердца. Я отошел, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они окружили стол тесным кольцом и стояли так несколько секунд, склонившись в молчании. Замигали контрольные лампочки. Транспозиция энграммов началась.

По черным толстым кабелям плыли импульсы тока: мысли, воспоминания, впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним дождем, белый налет, оседающий на дно пробирки, грохот двигателей стартующей ракеты, потом запах остекленевшего от жара бетона и сознание, что кто-то улетел… Импульсы… миллионы импульсов… ничего больше, только импульсы. Проходили секунды. Тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Безликая сеть получала детство, училась читать, переживала первую любовь, писала научные труды, старела, становилась профессором.

Я вышел из зала и пошел по коридору. Я даже не заметил, как дошел до реактора и остановился перед его огромной бронированной дверью. И только тут услышал басовитое гудение. Это начали работу системы, питающие мнемокопию. — Уже все? — профессор казался удивленным. — Да. Он уже существует. Смотри, сейчас он спит.

— Эти извивающиеся кривые на экранах?.. — Да, они вычерчивают ритм работы мозга спящего человека…

Мы стояли посреди зала. Автоматы убирали с акринового пола последние провода. Собственно, все было кончено, инструкции выданы, подробности уточнены. Через минуту профессор сядет в ракету и улетит на Землю. Тогда я встану за рули, переключу режим атомного котла на полную мощность, выведу космолет из плоскости эклиптики подальше от Земли и тоже улечу на ракете. После этого придет сигнал. Дежурный автомат войдет в зал, возьмется своим металлическим захватом за красный рычаг, рванет его вниз — и ОН проснется.

. — ОН проснется, когда будет сорвана пломба на красном рычаге? — спросил профессор. Видимо, он думал о том же.

— Да. Тогда ОН станет единственным владыкой корабля. И будет им управлять сотни лет, пока искра Антареса не разрастется в огромный диск, заслоняющий своим красным жаром тысячи звезд.

— …Подумай, Гоер, как коротка наша жизнь по сравнению с ЕГО существованием! — Профессор подошел к пульсирующим кривым на экранах и положил руку на красный рычаг.

— Осторожнее, ты можешь сорвать пломбу! — предупредил я.

Профессор не снял руки. Он смотрел в глубь экранов, словно хотел прочесть ЕГО мысли. Потом повернулся ко мне.

— Не обижайся, Гоер, но ты знаешь, почему я принял участие в Эксперименте.

Да, в этот момент я понял, что он хотел сделать… Но он не понимал, что, приняв на себя управление, мнемокопия станет абсолютным хозяином корабля, будет знать, что делается даже в самом крохотном помещении, и сотни автоматов, лишенных контуров самосохранения, будут ждать, готовые беспрекословно выполнить любой ее приказ.

— Профессор, твоя ракета уже ждет. Тебе пора… — Я сказал это совершенно спокойно.

— Ты действительно не понимаешь? — профессор засмеялся.

— Что не понимаю? — Я хотел подойти к нему. — Не двигайся, — сказал он твердо.

— Отпусти рычаг! Отпусти… Постой, я тебе объясню…

— Нет. Я не верю тебе. Может, ты как раз вызываешь какой-нибудь автомат… — Но…

— Я сорву пломбу. Только ради этого я согласился…

Я кинулся к нему, и мы упали на пол. Я схватил его за горло, но было уже поздно. Прежде чем я дотянулся до него, лопнула поддерживающая красный рычаг серебряная нить с пломбой. Падая на пол, я слышал, как нарастает со всех сторон слабый, неуловимый шум. Это нарастало напряжение в контурах, и ОН просыпался…