Последствия неустранимы
Шрифт:
— Теперь помирились? — спросил Антон.
— Даже заявление в загс подали! — Хачик жалобно посмотрел на Антона. — Помоги, товарищ Бирюков, из грязи выбраться…
— В таких делах я не помощник. Все будет по закону, сотрудники ОБХСС разберутся. Меня же интересует смерть Головчанского. Огнянникова о нем рассказывала?
— Говорила, что плохой человек. Советовала больше с ним не связываться. Я сказал, последний договор отработаю и больше в Сибирь не приеду.
— Когда такой разговор состоялся?
— Еще до того, как поругались
— Головчанский знал о вашем намерении жениться на Огнянниковой?
— Говорил ему, что увезу из Сибири на юг красивую женщину. Он захохотал, сказал, жалеть после стану, Анюта — капризная красавица и… как это… легкомысленная. Я тоже посмеялся: не получится жизнь — разойдемся, как в Черном море корабли.
— Огнянникова о вашем разговоре с Головчанским знала?
— Зачем ей знать мужской разговор?
— Когда она из Новосибирска вернулась?
— Не спрашивал. Утром в субботу дома не было. Когда бежал от Стрункиной, промок до нитки. Хотел у Анюты просушиться, чтобы в гостиницу мокрым не приходить. Звонил, звонил — дверь не открылась. До меня тоже кто-то не мог в квартиру Анюты попасть.
— Кто? — живо заинтересовался Антон.
— Не спрашивал. На лестничной площадке перед дверью мокрые следы остались.
— Мужские или женские?
— Я, понимаешь, не следователь, чтобы разбираться, кто там, по лестнице, ходил.
21. Затишье перед бурей
Дни летели настолько стремительно, что Антон Бирюков порою забывал перелистывать настольный календарь. Сбор информации и допросы, анализ свидетельских показаний и другие неотложные дела безжалостно глотали время, но преступление, будто заколдованное, продолжало оставаться нераскрытым.
Постепенно улеглись в райцентре страсти, поутихли обывательские суды-пересуды. После разговора с Бирюковым в больнице успокоилась Софья Георгиевна Головчанская. Она, казалось, поняла несостоятельность своих жалоб: стала покладистой с обслуживающим медперсоналом, подолгу ласкала Руслана, который приходил к ней каждый вечер.
Надя и Олег Тумановы оформили на работе отпуска и почти не показывались из дому. Когда же Бирюков или следователь Лимакин вызывали их для необходимых уточнений по ходу расследования, приходили обязательно вместе и дожидались друг дружку возле милиции или прокуратуры. Они, похоже, смирились со своей горькой долей и ждали одного: скорей бы все это кончилось.
Беседовал Антон Бирюков и с Огнянниковой. Анна Леонидовна кокетничала и старалась всячески продемонстрировать свои женские достоинства, упорно доказывала, что в последние годы совершенно не поддерживала, отношения с Головчанским. Но вот о Хачике Алексаняне она вдруг резко изменила мнение и, когда Антон намекнул на поданное в загс заявление, ничуть не смутившись, подтвердила, что да, намерена выйти за Хачика замуж, если он раздобудет квартиру
— Чем Николаевка вам не нравится? — спросил Бирюков. — Все-таки Крым не Сибирь.
— А мне все равно, что Крым, что Нарым, — весело сказала Огнянникова и быстро посерьезнела. — Не ужиться мне со стариками Хачика. Могут вообще на порог не пустить.
— Вы разве знаете их?
— С какой стати? Просто я — сибирячка, могу не найти общего языка с людьми, прожившими всю жизнь на юге. Чего доброго, еще фруктами заставят на базаре торговать.
— Ну а как же с Хачиком? Прошлый раз, помнится, вы о нем и слушать не хотели. Почему отрицали какую бы то ни было связь с Алексаняном?
Огнянникова капризно выгнула тонкие брови:
— Поругалась я с ним тогда. Хотела даже в отпуск тайком уехать, чтобы он тут попереживал. Несчастье назад вернуло. Хачик после этого и принялся обхаживать пуще прежнего. Подумала, подумала и решила, что ловить уже нечего. Поклонников уйма, но как только о серьезных намерениях заговоришь, все в сторону… Лучше уж хоть что-то, чем совсем ничего.
— Когда вы, Аня, из Новосибирска вернулись в райцентр?
— В субботу днем, когда дождик полностью перестал.
— На электричке приехали?
— Да. И в Новосибирск на электричке уезжала.
— Билеты не сохранились?
— С какой стати их хранить? Не в командировку ездила, чтобы перед бухгалтерией отчитываться. — Огнянникова чуть улыбнулась. — Сознаться, обратно «зайцем» прикатила. Денег-то ни копейки не осталось, все отпускные пропали.
— Как же теперь живете?
— Со сберкнижки сняла. — Лицо Огнянниковой внезапно посерьезнело. — Догадываюсь, хотите меня в чем-то обвинить. Если в смерти Головчанского, то прямо скажу: пустой номер…
«Или она талантливая артистка, или в той информации, что собрана о ней, много предвзятого», — подумал Бирюков и тоже с самым серьезным видом сказал:
— Наоборот, Аня, хочу доказать ваше алиби.
— Ох, как страшно! Я ведь русским языком сказала: в ночь с пятницы на субботу, когда отравили Головчанского, была в Толмачевском аэропорту.
— Вот как раз это я и пытаюсь доказать, но… кроме ваших слов, доказательств нет. Кто может подтвердить, что вы всю ночь с пятницы на субботу пробыли в аэропорту?
— Не знаю, кто. — Огнянникова впервые за время разговора вроде бы смутилась. — Там ни одного знакомого лица не было.
— В электричке — тоже?
— Может, меня кто и видел из знакомых, а я — никого. Если бы знакомые попались, я на билет бы у них заняла.
— Видите, какая ситуация получается…
— У вас есть доказательства, что я там не была?
— Нет.
— Вот вам и «видите»…
— Один — один, как говорят спортивные комментаторы. — Бирюков улыбнулся и вдруг спросил: — Аня, признайтесь, версию о Тумановых вы подсказали Софье Георгиевне?