Последствия старых ошибок
Шрифт:
История шестнадцатая. «Тем временем…»
— …а вызова всё нет, — регент дома Аметиста лорд Тауэнгибер бросил в рот жвачку. Содержащийся в ней лёгкий наркотик хорошо снимал возбуждение.
Реййем барон Пфайфер принципиально не употребляющий наркотики, развлекательную литературу и женщин, (относя
— Адабаэ та мара нэ тэ, — раздражённо пробормотал барон с жутким провинциальным акцентом, от которого ещё никто из его многочисленной родни не сумел избавиться. Фраза означала в примерном переводе на стандарт «чтоб сдохли и провалились все те кто». На экзотианском фраза имела вполне законченное значение, однако при её адаптации возникали определённые трудности. Дело в том, что «все те» на стандарте — всего лишь, которые «не эти». А по–экзотиански «все те» — обязательно не наши, а значит гады и предатели.
Реййем был четвертым из ныне здравствующих родовых баронов Пфайферов. Ещё живы были его прадед Карл Вильям Пфайфер, отец Вильям Гар и «любимый» племянник — Хервиг. Только дед рано ушёл из жизни. Он оказался необычайно, не по пфайферовски, открыт и деятелен. Вот и доигрался в демократию. Восставшие шахтёры привязали пытавшегося воздействовать на них словесно деда к лазерному буру. Хоронить не пришлось ничего… Деда звали Олаф. Олаф барон Пфайфер.
— Это невыносимо, — сказал регент.
И тут же на пульте коммуникатора зажглось «сообщение дежурного».
— Ну, наконец–то, — выдохнул барон.
Но дежурный доложил всего лишь о прибытии Энрека Лоо, побочного сына эрцога Локьё.
Зал для совещаний «Крематора» на первый взгляд казался выполненным в классическом стиле: сияющие белизной стены, чистые линии мебели и средств связи. Но опытный глаз сразу отмечал лёгкую дисгармонию в отделке, слишком дорогие для рабочего помещения украшения и трофеи. Везде был налёт едва заметного плебейства. Энергичного такого плебейства, с которым ни дорогие дизайнеры, ни специалисты по этикету ничего не могли поделать. Да и само название корабля кое–что говорило о желании регента обратить на себя внимание.
Регент дома Аметиста был полукровкой, «признанным сыном». Его регентство стало случайной, дурной шуткой судьбы. Попал он в расклад колоды именно, как человек малоизвестный, удалённый от интриг, тот, за кем не стояли серьёзные силы и связи.
После недавней смерти главы дома, Эризиамо Риаэтэри Анемоосто, (или попросту — старого Эрзо), из политических и прочих соображений наследником избрали молодого и особо никого ранее не интересовавшего племянника — Агжелина Энека. Судьба ему была уготована страшная. Энека ждала мясорубка клановых междоусобиц, потому как смерть второго за один год главы позволила бы дому Аметиста взять двадцатилетнюю паузу, дабы сильные догрызлись, наконец, и сошлись на одном имени наследника. Решение о «введении в игру» Агжелина Энека приняли вынужденно, после истребления практически всей линии Рейка Эбэла, одного из действительно потенциальных наследников
Новоявленному лорду Тауэнгиберу предстояло стать халифом на час, но судьба извернулась, как гадюка и укусила сама себя за хвост. Юный эрцог неожиданно избежал всех расставленных ловушек, дотянув до конца страшного траурного года, его смерть потеряла смысл, и парня отправили завершать образование на Домус, в одно из родовых гнёзд Истока. А регент оказался на самой вершине айсберга, управляющего союзом домов Содружества. И падать он теперь просто не мог себе позволить — с такой высоты падать ох, как больно.
Даже внешне регент производил странное впечатление: европейские черты лица, кудрявые черные волосы (правда на данный момент череп был гладко выбрит), и золотые глаза на абсолютно черном лице. И еле заметный золотой отблеск словно бы из–под кожи. Весьма экзотическая, даже для экзотики, внешность. Плюс темперамент. Немудрено, что регента очень любили женщины.
Энрихе вошёл и вместо приветствия получил раздражённый визг.
— Сколько можно тебя ждать! — взвыл Пфайфер. — Ты прилетел четыре часа назад! Что могло задержать тебя так долго? Разве на «Леденящем» уже открыли бордель? Ты заставил НАС ждать тебя, Рико! Локьё нашёл, кого посылать!
Энрихе, однако, уже знал, как успокаивать барона. Приподняв в мнимом удивлении бровь, он с холодным интересом уставился на левый обшлаг рукава Пфайфера, где его острые глаза заметили микроскопическую пылинку. Иннеркрайт подождал, пока барон проследит за его взглядом, заткнётся и побагровеет. И символически поклонился регенту, глазами продолжая удерживать взгляд Пфайфера.
— Во–первых, Рико я для папы с мамой, или ты настаиваешь на генетическом анализе, Реййем? Тем не менее, попрошу пока называть меня Энреком, или если угодно, Энреком Лоо.
Пфайфер, и без того страдающий полнокровием, стал теперь совершенно похож на помидор. Черный регент сохранил непроницаемое выражение лица, но глаза его нехорошо заблестели. Имя Энрек давно уже стало нарицательным в Содружестве, и употреблялось не иначе, как в сочетании «из тех самых Энреков». Локье потешил своё оригинальное чувство юмора, пожелав закрепить в документах именно такой вариант имени сына. На родной планете отпрыск носил имя Энрихе, но это вызывало определённые трудности в произношении. Зато кое–кого из предков Энрихе по линии приёмного отца знали именно как Энреков Лоо, сумасшедших Энреков Лоо. И предпочли бы не знать совсем.
— Во–вторых, эрцог нездоров, в чём я вижу и твою вину, барон. Где был ТЫ, когда он, рискуя жизнью, вступил в переговоры с имперцами?
Регент усмехнулся:
— Ты просто не в курсе происходящего, мальчик. «Переговоры» — были исключительной самодеятельностью Локьё. Эрцог стал с возрастом излишне ценить размеренность даже в ведении войны. Вина же барона разве что в том, что он не сумел убедить командующего в необходимости более активных действий …
«Мальчика» Энрихе заученно пропустил мимо ушей.