Последствия старых ошибок
Шрифт:
— Я вас опять не понимаю, Клэбэ, — перебил его излияния лорд Джастин, щадя себя и собеседника — волосы фон Айвина прилипли ко лбу, он был возбуждён нервно, лихорадочно и излишне. — Как же вы, так ненавидя доминантов, решились способствовать выведению «под руку Экзотики» целой планеты?
Глаза бывшего генериса вдруг потухли, и он опустил лицо.
— Это был приказ, — тихо сказал он. — Приказ министра.
— Вот на этом вам лучше и построить свою защиту, — кивнул лорд Джастин. — А о запросе — забудьте. Не было никакого запроса.
Он отеческим жестом приподнял подбородок бывшего генериса, поймал его взгляд. И фон Айвин повторил почти неслышно, одними
— Не было.
«Даже если приказ был отдан министром в устной форме, скандал обеспечен, — подумал лорд Джастин с удовлетворением. — Надеялись на такую слабенькую психическую блокадочку? Или совсем разжирела Империя, и война будет проиграна, или я ещё не видел всех карт. Посмотрим, что там принёс нам в клюве фон Айвин…»
Зала была решена в темно–багровых тонах, стены усыпаны всплесками гранатов и слезами гвелии, прозрачного каплевидного минерала, при игре света то принимающего окраску кровавых капель, то радующего глаз искрящейся побежалостью.
Но глаза эрцога дома Нарьяграат, Энселя Эйвори, давно уже ничему не радовались. В зале светился только аквариум с живородящими икирскими червями, а стрельчатые окна из храанских шпатов были задёрнуты тяжелыми шторами. Без света — откуда в камнях искры?
— Возмущения паутины в этом секторе просто невиданные, Агел! Что там вообще творится?!
Эрцог дома Темного королевского граната был похож на карлика из детских сказок. Травму спины он получил в юности, тогда, когда медицина не могла ещё справиться с «костной болезнью», а знаменитый нос, кривой и длинный, природа, видимо, выделила ему как компенсацию за укороченную шею. Но Энсель Эйвори был из тех, кто умеет сделать пугающей любую внешность. Желающих посмеяться над ним пока не находилось, а исправлять недостатки медицинским путём он вообще считал делом слабых.
Худощавый и мелкий для доминанта, аке (двоюродный брат) эрцога Агескел передёрнул узкими плечами, брезгливо выпятил губы и отвернулся. Спорить с Энселем он привычки не имел.
— Я полагаю, — Агескел пожевал губами. — Старый падальщик доедает там останки регента. Дело обычное и малоинтересное. Кто–то же должен сожрать этого пахнущего рыбой полукровку, сколько бы он не брился.
— И, по–твоему, это достойно той энергетической каши, которая там творится? Я слышал, лендслера реабилитировали?
— Локьё управится с ним.
— Управится? Сколько можно ждать?! Сверни ему башку немедленно. И плесни уже масла в огонь! Абэсверт — исконная территория Содружества. Там просто не может быть никакой Империи!
Агескел пожал плечами. Он даже не стал переспрашивать, кому следует «свернуть башку» — лендслеру или регенту, для верности отметив для себя обоих.
— А что с допоставками оружия и палатой Эдэра? — спросил эрцог, раздражённо дернув носом и доставая тонкий батистовый платок. Последние время приступы аллергии не могли надолго купировать даже лучшие медики. Эйниты предположили бы, что организм эрцога Нарьяграат отвергает сам себя, но такая аргументация у него не прошла бы. Энсель Эйвори предполагал, что может понимать и контролировать всё. А аллергия — не более чем плохая работа врачей.
— Палата Эдера перекуплена. Никакой военной помощи Империя в южном секторе в ближайшее время не получит. Палата не одобрит ни один военный контракт.
— Ну вот и чудесно. Если реальная ситуация просчитана верно, то достаточно лишь слегка сдвинуть точки отсчёта в паутине.
Агескел кивнул, опять пожевал выпяченными губами, и слегка наклонил голову, прощаясь. Немедленно так немедленно. Чего уж проще.
Он прошёл через личные апартаменты старшего брата, спустился в лифте в собственную лабораторию. Миновал полдесятка нагих тел обслуги, закреплённых на стене у входа в назидание прочим лентяям. Ему захотелось женщину, и он усмехнулся про себя: опять он истратит энергию сублимации на паутину, и опять придётся устроить с очередной жертвой такое, что сможет его, опустошенного, хоть как–то наполнить. Забавником он становится, однако.
Комната для медитаций была затемнена и лишена окон. Слугам сюда входить категорически воспрещалось, и Агескелу приходилось терпеть в ней автоматические пылесборники и очистители воздуха, хотя вся эта техническая дрянь вполне могла негативно подействовать на концентрацию и глубину транса. Он выключил кондиционер, лёг в геостатическое кресло (со стороны казалось, что он просто висит в воздухе) и закрыл глаза. Сосредоточился, уходя в транс плавно и быстро, без специальных упражнений и прочей траты времени. Транс был для него таким же естественным состоянием сознания, как привычные другим сон или бодрствование. Да и задача стояла простая: очувствовать указанные фигуры, сжиться с ними на миг и… оборвать нити. После реальность, скованная психической программой, сама найдёт выход энергии завершения.
Анескел твёрдо знал, что психическое «решение» реальности всегда предшествует физическому. В этом не было никакой особенной тайны. Просто обычный человек не обучен распознавать собственные желания и концентрировать их, выделяя из общего хаоса чувств, мыслей и скрытого. Привычная жизненная мешанина питается людьми: энергией их чувств и мыслей. Она заставляет нас биться в паутине реальности оттого, что мы не знаем, чего хотим. И сильная, тренированная воля может творить в этой мутной воде слишком многое, чтобы её обладатели не возомнили себя всесильными, будучи всего лишь осознающими. Ведь играть с реальностью гораздо легче, чем ломать, например, психику себе же подобных…
Но Агескел ломать научился даже раньше, чем играть. Игра же давалась ему тем более легко. Особенно, если в физической реальности в то же время создавался режим благоприятствования решению, программируемому его психикой: слабых подкупали, а сильных устраняли. Ну, а о судьбе решившихся противостоять, Агескел Эйвори, обычно, не думал. Проигравшие просто попадут под инерционный полевой откат. Что поделаешь. Грата. Свобода противопоставления воли судьбе.
Агескел Эйвори открыл глаза и уставился в тёмный колодец потолка: комната для медитаций по традиции сужалась кверху. Решение было давно выношено и закреплено в чувственных образах, а потому концентрация отняла у него минут 5–10, не более. Он давно планировал расправиться с полукровкой–регентом, раздражающим его просто самим своим существованием. Расправился бы и с Локьё, но тот был гораздо более массивной фигурой, так плотно увязанной в переплетении линий, что игра с ним потребовала бы «жизненного» риска. Риска завязанного на всей энергии жизни играющего, слишком болезненная и опасная. Ведь прежде, чем влиять на реальность, идея перемен должна быть нарисована, очувствованна и принята подсознанием человека, как инструментом. Только тогда идея прямо из подсознания соскальзывает в паутину, преображая мир так, как желает подсознание. И подсознание отдаст столько энергии игрока, сколько возьмёт в себя новая, изменённая жизнь. Сознание же ловит только отклик — и… всё кончено.