Послевкусие: Роман в пяти блюдах
Шрифт:
Я просматриваю объявления других психотерапевтов. Ни один не упоминает о том, что учит жить. Дебра сама отвечает на звонок и сообщает, что готова меня принять в два часа дня, — по идее, это должно меня насторожить, но я успокаиваю себя, говоря, что у нее легальный офис, она доктор медицины и живет по соседству со мной. К тому же одно посещение ни к чему не обязывает. Что она мне сделает всего за один час?
Если гордость — синоним упрямства, тогда Ричард прав. И меня очень даже беспокоит мысль, что я так разволновалась, когда он упомянул о помощи врача. Но я утешаюсь тем, что доктор Добрански-Пульман все-таки не совсем психотерапевт. Она учит жить. В своем воображении я вижу человека, который не станет зацикливаться
Я уже направляюсь к задней двери, когда мое внимание привлекает лежащая на кухонном столе записка. Размашистым почерком Фионы в ней написано: «Повела Хлою в класс «Джимбори». Вернемся к дневному сну. Фи». Я знаю, что должна оставить записку с сообщением, куда ушла, но я этого не делаю. Меня все еще жжет обида на Ричарда и на отца, который и не подумал вступиться за своего единственного ребенка. Пусть гадают, куда я пропала.
Офис доктора Добрански-Пульман находится в жилом комплексе «Хайлэнд-Тауэрс». Меня никто не встречает, я оказываюсь в большой приемной без окон, где стоит бежевый диван, кофейный столик из стекла и металла и на стене висит пара незатейливых, но в дорогих рамках, литографий. В приемной никого нет, справа и слева — двери. Я присаживаюсь на диван, откуда видно обе двери, и начинаю нервно перелистывать журнал «Пипл», повторяя про себя рассказ о своей жизни и о том, что меня сюда привело.
Ровно в два часа открывается ближайшая ко мне дверь, и передо мной появляется высокая, прекрасно одетая женщина с планшетом в руках, от которой веет дорогими духами.
— Вы Мира? Я доктор Добрански-Пульман. Прежде чем мы начнем, вы не могли бы ответить на ряд вопросов?
В ее устах эти слова звучат не как просьба, а скорее как приказ.
Она протягивает мне планшет, дарит ослепительную улыбку и, не дожидаясь ответа, уходит в свой офис и закрывает за собой дверь.
Помимо обычной информации, в анкету входит несколько вопросов, касающихся моего поведения и душевного состояния за последние шесть месяцев. Слова «шесть месяцев» выделены курсивом — значит, это по какой-то причине крайне важно.
«Испытываете ли вы трудности во время секса?» Это было так давно, что я почти ничего не помню, и я пишу: «Нет».
«Становились ли вы когда-либо жертвой насилия в семье?» Ха! Что такое насилие в семье, я знаю, только жертвой была не я. Пишу: «Нет».
«Не было ли у вас чувства, что вы не в состоянии управлять своими эмоциями (например, вы испытываете внезапные вспышки гнева или плачете без причины)?» «Не в состоянии управлять» — точное определение, решаю я после некоторого размышления. Все верно, за последние шесть месяцев я выходила из себя несколько раз. Но разве есть такой человек, который за полгода ни разу не рассердился? С другой стороны, далеко не каждого хватают, заковывают в наручники и увозят в полицейской машине просто за то, что он рассердился. Нет, здесь налицо неуправляемая вспышка гнева. Вспоминая, сколько времени прошло с тех пор, как я набросилась на Николь, я с радостью отмечаю, что гораздо больше шести месяцев. «Нет», вновь пишу я.
«Приходят ли вам в голову мысли о том, чтобы причинить вред себе или окружающим?» Себе — никогда, а что касается Джейка и Николь, то это в прошлом, вот уже несколько недель, а то и месяцев. Очень хорошо. Мой ответ — «нет». Бегло просмотрев остальные вопросы, я везде небрежно ставлю «нет» и перехожу к следующей странице. Там еще четыре вопроса, и на ответы оставлено много пустого места.
1. Почему вы решили обратиться к преподавателю, который учит жить?
2. На какие аспекты вашей жизни, по вашему мнению, следует обратить особое внимание?
3. Каков источник вашего величайшего
4. Чего вы в жизни хотите больше всего? (Указать что-то одно.)
На первый вопрос я отвечаю: «В моей жизни произошли резкие перемены, и мне нужна помощь, чтобы решить, куда двигаться дальше». Очень хорошо — коротко и ясно. Во втором вопросе я намереваюсь просто перечислить те аспекты своей жизни, где у меня все хорошо, поскольку это займет меньше места. Однако, подумав, останавливаюсь на двух: «Мне бы хотелось улучшить профессиональный и социальный аспекты своей жизни». Третий вопрос ставит меня в тупик. Сначала хочется назвать развод, но этот ответ кажется мне каким-то беспомощным, а я не хочу показаться страдалицей вроде подруги Фионы, которая упивается жалостью к себе, поэтому я пишу: «Потеря своего ресторана». А что, если доктор сочтет меня бесчувственной, когда увидит, что бизнес я ставлю выше человеческих отношений? Поэтому я добавляю: «И мужа».
Может, она решит, что Джейк погиб в страшном пожаре, уничтожившем ресторан.
Чего я хочу больше всего в жизни? Я сижу над чистым листом бумаги и думаю, пока в животе не образуется какая-то странная, давящая пустота. Я не знаю, чего я хочу. Когда-то мне казалось, что я точно знаю, чего хочу от жизни, но теперь все не так. Как получается, что человек, который точно знает, чего хочет от жизни, вдруг теряется и обнаруживает, что на самом деле ничего он не знает? В это время открывается дверь, и в комнату стремительно входит доктор Добрански-Пульман.
— Ничего страшного, если вы еще не закончили, Мира. Итак, давайте приступим. — Она забирает у меня анкету и приглашает следовать за ней. Через небольшой коридор мы входим в просторную комнату. Там стоит письменный стол и два стула. У противоположной стены я вижу длинный кремовый диван и два кожаных кресла, стоящих возле низенького кофейного столика из каштанового дерева. Доктор показывает на диван:
— Присаживайтесь. Устраивайтесь поудобнее.
Ладно.
Себе доктор Добрански-Пульман выбирает одно из кресел, но, прежде чем сесть, она расстегивает блейзер и расправляет воротничок белой шелковой блузки. Затем усаживается, аккуратно скрестив ноги и положив на колени планшет с моей анкетой. Пока она просматривает ответы, ее лицо остается совершенно бесстрастным. На ней тончайшие чулки, из самых дорогих, и остроносые туфли на шпильках. Хотя сейчас середина зимы, я замечаю, что у доктора загорелые ноги. Я начинаю чувствовать себя неловко в своих джинсах и свитере и стараюсь спрятать руки, чтобы доктор не видела моих коротких обгрызенных ногтей.
Трудно сказать, сколько ей лет. На ней густой макияж, безупречная кожа, как у топ-модели, рекламирующей косметику, однако вокруг глаз и рта заметны тонкие морщинки. Ей может быть и тридцать пять, и пятьдесят. Очевидно одно — эта женщина следит за собой. А чего еще можно ожидать от человека, который учит жить? В конце концов, кому захочется доверить свою судьбу плохо одетой, невоспитанной неряхе? Примерно такой, как я, невольно думаю я, глядя на свои старые носки и стоптанные ботинки.
— Итак, — говорит доктор, подняв глаза от анкеты, — вы пишете, что в вашей жизни произошли резкие перемены. Что это за перемены?
— Видите ли, несколько недель назад я переехала сюда из Нью-Йорка. В смысле, вернулась домой, к отцу. Вместе с дочерью.
Доктор внимательно смотрит на меня выразительными карими глазами и кивает.
— Как зовут вашу дочь? — тихо спрашивает она.
— Хлоя, ее зовут Хлоя.
— Красивое имя. А сколько ей лет?
Доктор вновь смотрит в мою анкету, словно изучает ответы.
— Одиннадцать месяцев. В следующем месяце у нее день рождения.
— О, важная дата, не так ли? Ну, хорошо, — говорит она и достает ручку. — Расскажите, как получилось, что вы с Хлоей оказались в Питсбурге?