Послезавтра
Шрифт:
Инспектор затормозил на опушке.
– Дальше пешком, – сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.
Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей – субботний вечер продолжался.
– Смотрите под ноги. Скользко, – предупредил Лебрюн.
Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.
– Все время шел дождь, – сказал Лебрюн. – Поэтому следы ног не сохранились.
– Вы позволите? – протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить
– Что это вы там ищете? – заинтересовался Лебрюн.
– Вот это.
Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.
– Глину?
– Qui, mon ami. Rouge terrain. [10]
10
Да, мой друг. Красную глину (фр.).
Глава 45
По сравнению с помпезной встречей в аэропорту Клотен ужин в честь возвращения Элтона Либаргера выглядел по-домашнему: четыре больших стола, между ними пространство для танцев.
Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.
Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.
– Сентиментальный ландшафт, не правда ли? – улыбнулся фон Хольден.
– Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала – прекрасный.
Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.
С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара – Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось – Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.
Напротив сидели брат и сестра – Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.
Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба – и брат и сестра – в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми – всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т. д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет – да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.
Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать
Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.
За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане и Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» – одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.
У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах – спросил, можно ли убрать тарелку.
Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.
Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.
Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители – заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.
В восемнадцать лет она выкинула фокус – переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем – родителям, друзьям, помощнику пастора – сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе – перебралась в Нью-Мексико.