Послушная одноклассница
Шрифт:
Он ненормальный. Совершенно сумасшедший. Как?! Как он это делает…
— Ты всё умеешь, да? — Спрашиваю шепотом, потому что сейчас вот вдвойне стало стыдно за свою лень и апатию.
— Нет. — Отвечает, как ни в чем не бывало. Бесподобно! Просто бесподобно…
Что я такого сегодня пережила, что не смогла собрать себя на какой-то школьный анализ? Да в общем-то ничего такого и не пережила. Но вот он Денис, Денис Соломонов, который ещё полтора часа еле отвоевал себе право взглянуть на маму хотя бы через перегородку, чуть не
Когда ему выдавали силу и волю, я стояла в какой-то другой очереди. Явно!
— Я… — Медленно двигаю лист к сложенным в замок рукам Дениса. — Не могу принять.
— Почему? — Такой искренний вопрос, без подвоха, не ради словца, ему правда интересно. Ох, мамочки, он сведёт меня с ума.
И где та непробиваемая тишь, гладь, штиль? Так, нет, не нужно нам того спокойствия. Всё, в прошлом. Пусть лучше будет так. Да!
Поднимаю глаза и стараюсь смотреть открыто, подавить стыдливую мимику и оправдывающиеся интонации.
— Я должна справиться сама. — Беру паузу, потом добавляю уже честнее. — Точнее осилить.
Поджимаю губы, бесшумно вдыхаю, но чувствую, как неестественно поднимаются плечи. Не вдох, а вздох какой-то, ох, Мия, Мия…
— Да, согласен, какой-то дурацкий способ сказать «спасибо». — Денис подтягивает листок ближе к себе, но не убирает, не складывает его.
Что? Это благодарность? Мне?
— Сказать «спасибо»? — Спрашиваю как на духу.
— Да. Мия, спасибо за то, что съездила со мной, не испугалась ни охранников, ни буйволов отцовских, уговорила врача, поверила, что Рубина почувствует моё возвращение, что сейчас здесь, ты всё ещё здесь. Спасибо!
Неожиданно. Искренне. Сильно.
Мне захотелось сжаться в комок, накрыться одеялом, лишь бы на меня не смотрели, меня не видели. Боже, это так непривычно, что я застеснялась, как маленькая девчонка. Ей-богу, детский сад, младшая группа!
Понимаю, нужно что-то сказать, ответить, но не знаю, как и что. Как и что?
— И тебе, Денис, спасибо. — Лучший отклик на благодарность, честный и прямодушный, это ответная благодарность.
Тем более мне-то точно есть за что сказать ему «спасибо». Тоже мне! И как ещё додумалась стесняться. Сама должна была первой поблагодарить. За всё. Вот также открыто и прямо.
— Ты расскажешь мне, откуда знаешь, как вести себя в таком случае?
Нет, только не это… Я так боялась, что мы вернёмся к этому, что он запомнит.
Хмурюсь, не хочу скрывать, как неприятна мне эта тема, этот скользкий, опасный путь, путь в никуда: когда вспышки в темноте слепят глаза, не давая даже сморгнуть. Нет, нет, только не сегодня. Не сейчас.
— Сегодня я готов был уйти. То стекло, что разделяло нас с Рубиной в палате, могло остаться на всю жизнь и становиться только толще. Ты не сдалась, ты знала, что она повернётся и увидит меня. Мия, откуда?
Закрываю
Он и так знает про Тузова. Не нужно ещё и про маму. Нельзя!
Мотаю головой в надежде, что Денис поймёт этот знак. Словами сказать не могу.
«Мысль изреченная есть ложь…»
И он понимает. Чувствую, как обнимает со спины, лбом упираясь мне в шею. Вздрагиваю.
Опять неожиданно. Искренне. Сильно!
Наконец-то этот день закончился.
69
Сны сменялись один за другим, и каждый был хуже предыдущего, страшнее, мрачнее, беспросветнее. Все не помню. Но один… он потряс меня до самого основания, до Ахиллесовой пяты, хранящей все уязвимое и боязливое во мне, как бы я не старалась храбриться.
Сначала сон был правдоподобным: по следам вечернего визита в клинику, те же грозные и неподкупные охранники, непробиваемые и устрашающие вертухаи Соломонова старшего, непоколебимый, но утомленный доктор.
Сон шел след в след с реальными воспоминаниями, которые я подсознательно старалась забыть, отправить на самый пыльный склад памяти, чтобы никогда не доставать, даже не дотягиваться до.
Но потом вдруг палата. Рубины… Лили. Неживой взгляд, прилипший к батарее. В голове бьет набатом предупреждение доктора: она не просто не в себе, опустошена и равнодушна, на неё не действует даже снотворное, она не хотела, чтобы её спасли. Жутко, страшно до животного, инстинктивного страха, когда боишься чего-то сильного, потустороннего, которое может подобраться и к тебе, как зараза.
По левую руку чувствую ещё человека. Он живой, в нём эмоции, чувства, стремления, непонимания — жизнь. Но посмотреть на него не могу. Мне как будто кто-то приказал смотреть только на Неё — нежизнь. Хочу вырваться, развернуться всем телом, не могу. Вдруг Лиля медленно поворачивает свой стеклянный взгляд на меня, и на долю секунды в нём пропадает мертвецкое безразличие. Вздрагиваю, отступаю назад, упираюсь спиной в ледяную стену. Холодок пробегает по телу, ноги и руки немеют.
Она смотрит на меня, впивается, упивается. Ждёт. Чего? Чего может ждать от меня нежизнь? Я не хочу, это не для меня, не моё. Не мой путь.
Не мой!
Лицо её становится ещё бледнее, черты заостряются, не хищно, а окаменело — когда не сражается, а застывает. Я часто-часто моргаю в надежде, что видение пропадет, что эта ужасная реальность выпустит меня из своего плена. Но Лиля всё смотрит и смотрит. Бледнеет и бледнеет.
Может, она ждёт спасения? А я могу?!