Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума. Марш экклезиастов
Шрифт:
– Может, и правда бык, – сказал Ран. – Не помню. Я вышел ненадолго – просто подышать…
– Откуда вы взяли, что фюрер повесился?
– А что ему оставалось делать? Бежать за Одер к русским? После того, как на Гамбург и Дрезден бросили эти чудовищные бомбы, никто уже не мог сражаться.
Да, русские бы спрятали его… О, как они хотели заполучить его живым! А знаете, Николас, для чего? У них уже был собран железный зверь, и нужен был человек, обладающий ментальной сверхсилой – таким был фюрер. Они бы отсекли ему
– Что вы хотите этим сказать?
– Не брали вас в тонкий мир: вы сами сюда пришли: как? А, да я же сам, наверное, вас привел: Я очень устал, Николас. Вы не представляете себе, как я устал. Какая это мука: все знать, все понимать: но оставаться при этом лишь тенью на стене…
– Ничего, – сказал я. – И это пройдет.
– Возможно: – он задышал тяжелее. – Танки Паттона давно в Берлине, но никто этого не знает. Адольф бежал в Ганновер и там повесился, но этого тоже никто не знает. Все ведут себя так, будто ничего такого не произошло: Германия лежит в развалинах, реки красны от крови – но никто этого не видит, люди ходят на работу, обедают в маленьких кафе, спят в своих постелях: ужасно.
Он сморщился и отвернулся.
– Капитан, – сказал Чарли; он, похоже, стоял за моей спиной и слушал.
–
Пожалуйте к столу, сэр.
– Отто, – позвал я.
Он слабо махнул рукой – иди, мол.
Я подошел к Марлен. Она зарумянилась; глаза бегали под веками. Дыхание стало чистым и глубоким. Я потрогал ее лоб, вытер лицо салфеткой. Мне показалось, что она ощутила прикосновение.
– Говоришь, к столу? Пойдем к столу…
Картофельный самогон тяжело рухнул в желудок. Сразу зазвенело в ушах.
О' Лири с грустью смотрел на кружку.
– И выпить бы надо, – сказал он, – и боюсь, что разморит. Мой черед лейтенанта менять.
– Не разморит, – сказал я. – Здесь слишком чистый воздух.
– Я сменю лейтенанта, – сказал Чарли. – Я вообще не пью.
Танкист Дуглас выпил свою порцию залпом, прислушался к ощущению, моментально втянул ломоть окорока величиной в две ладони, потом сказал…
– Я понял, чего нам не хватает. Должно быть, настала пора старому негру немного покухарничать, сэр. Разрешите?
– Действуйте, рядовой. Только не надо бросать в котел незнакомые травы. Мало ли чего он тут насушил…
Марлен пила бульон, не просыпаясь. А снилось ей, что я ее камеристка и что она опаздывает на свидание с Кларком Гейблом. Мне досталось как за собственную нерасторопность, так и за скверно составленное расписание миссисипских пароходов…
Я укутал Марлен и перешел к Отто. Приподнял ему голову и поднес к губам чашку с бульоном. Отто сделал несколько глотков, передохнул, потом разом допил остаток. Он уже не походил
Он смотрел на меня, щурясь и морща нос. Такое выражение бывает у людей, проснувшихся от яркого света, упавшего на лицо.
– Это опять вы, – хмыкнул он.
– Да, Отто. И если вы хотели удрать…
– От вас? С какой стати? Удирают обычно от собственного начальства.
– Ну, это у вас получилось отменно. Зеботтендорф был искренне огорчен.
– Еще бы. У него были на меня особые виды. Он ведь понимал, что я рано или поздно выйду на Грааль.
– И что? Вышли? – спросил я как можно небрежнее.
– Вестимо , – сказал он по-русски, и я не сразу его понял.
Грааль…
– И: что? – задал я глупый вопрос.
Его лицо разом переменилось. На миг мне показалось, что Отто постарел лет на пятьсот. Чем-то он стал неуловимо похож то ли на царя Ашоку, то ли на моих мадагаскарских учителей…
– Об этом не стоит говорить, – сказал он мягко, но непреклонно. – Грааль – это совсем не то, что о нем думают. Мне пришлось, – он замолчал и уставился в потолок.
– Отто…
– Нет, ничего. Я уже в порядке. Это сначала было: тяжело. Но потом, когда все стало ясно: Согласитесь, Николас, это очень тяжело, когда все становится ясно. Какое-то время смотришь на мир снаружи, как на аквариум.
– Скорее уж серпентарий, – сказал я.
– Пожалуй, все-таки аквариум, – возразил Отто. – Этакая трехмерность: и медлительность. Человек вытягивается в не очень длинную очередь собственных отражений, и первым в этой очереди стоит младенец, а у кассы ждет расчета мертвец…
– И отчего же вы не подарили свое открытие фатерлянду?
– Я его и Папе римскому не доверил бы, – судорожно выдохнул Отто, внезапно ощерясь. – Может быть, я чего-то не понимаю в резонах Провидения, но это не для людей. Пережить такое унижение не смогла бы и амеба…
– Вы уничтожили его? – спросил я.
– Боюсь, что это невозможно сделать, – сказал Ран. – Но я замуровал его так надежно, что лишь падение очередной Луны способно высвободить его, – он криво усмехнулся. – Это не кровь Христова, Николас. Нам врали. А мы это чувствовали. Многие искали Грааль, и каждый надеялся, что отыщет его кто– нибудь другой…
– Отто, – сказал я, задумавшись. – Может быть, вы нашли нечто иное?
– Хотел бы я в это верить, – вздохнул Ран. – Увы, Николас, все сходится. Главное – я ведь обрел все обетованное. В том числе и ответы на любые вопросы…
Грааль – это соблазн для самых праведных. Думаете, об избавлении от какой чаши Он молил в Гефсиманском саду?
Отто Ран БАЛЛАДА О ПЕПЛЕ (1944-45гг)
Валькирии – бабы ленивые, и они не спешат к месту битвы.