«Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Нерлер Павел

Насколько я помню, случилось это примерно за год до ее смерти.

Надо бы рассказать о людях, бывавших у Надежды Яковлевны. Но я понимаю, что рассказать даже о малой части гостей этого дома я не смогу, – до конца жизни не успею осуществить безнадежную эту затею. Может, кто-то другой это сделает или сделал уже…

А я немножко расскажу только про двух священников, там бывавших. Именно про них потому, наверное, что не было больше домов, в которых я могла бы встретить священника. ‹…›

Отец Александр Мень (бывший духовником Надежды Яковлевны), чья популярность среди московской интеллигенции

быстро росла, в те годы чем-то меня настораживал… То ли отпугивала меня его красота, то ли чужеродность тамошнему окружению всегда молчавшей жены его меня раздражала…

Перемена в моем восприятии произошла после смерти Н. Я.

Много ее друзей приехало на сороковой день в Пушкино, где отец Александр отслужил панихиду. По окончании ее всех нас пригласили в дом причта на чай. И там к Меню с бесконечными вопросами, почему пропускались те или иные строфы или строки службы, пристал Серёжа Аверинцев, который, конечно, знал текст наизусть.

Мень же, будучи в приподнятом настроении (тогда впервые он получил заказ от Патриархии на некое издание, приуроченное к тысячелетию Крещения Руси), улыбаясь, бесконечно оправдывался… А потом, вместо оправданий, вдруг просто и внятно объяснил во всеуслышание, что он, конечно же, по призванию не священник. Что если бы в нашем государстве можно было проповедовать христианство, не принимая сана, он никогда священником не стал бы…

И такая искренность, неожиданная для меня, прозвучала в этих словах, что я прониклась внезапной симпатией к нему. Прощаясь с ним в тот день, я почувствовала в его интонации перемену по отношению ко мне и поняла, что он мою реакцию заметил, то есть обнаружила и чуткость его восприятия.

Последний раз я видела его и говорила с ним года два спустя весной.

В Перове, в тамошнем Культурном центре (при котором существует, кстати, постоянная, очень хорошая и полная выставка скульптур Вадима Сидура), проходила научная конференция, посвященная памяти Надежды Яковлевны Мандельштам. В числе прочих выступил там мой бывший муж Ю. И. Левин. ‹…›

Выступая с докладом и рассуждая о философских высказываниях Н. Я., он как-то неловко сказал с иронией: “Мы с вами знаем, какой она философ!..” Зал загудел, а сидевшие в президиуме попросили его прервать выступление. Стараясь оправдаться, произнес он что-то еще более неудачное… Тогда Коля Панченко направился к нему по сцене, заявив, что выкинет его с трибуны… И он вынужден был уйти.

В продолжение этого дурацкого эпизода я от стыда пыталась спрятаться за сидевшими впереди…

Выйдя по окончании из тускло освещенного зала на солнышко, я остановилась. Стоявший неподалеку в кружке почитательниц своих Мень позвал меня, окликнув по имени. Я подошла, и женщины расступились, пропуская меня к нему. А он сказал: “Отчего вы прятались? Ведь он, слава богу, не имеет теперь к вам никакого отношения!” – и улыбнулся. Я тоже посмеялась, поблагодарила его, и мы простились.

После этого случая я часто думала о нем, понимая, что не разглядела вовремя, что надо бы найти время и выбраться к нему в Пушкино… Но слишком много приходилось мне тогда работать, и ни сил, ни времени на поездку не хватало.

Потом он погиб страшной смертью.

Позже, чем Мень, появился в доме

Н. Я. другой священник, разительно на того непохожий: отец Сергий Желудков. Старенький Псковский священник, “отрешенный от служения” местными епархиальными властями (не за нарушения какие-то, а просто за непохожесть на других, как я понимаю), сиял такой добротой, что светлее становилось вокруг, ей-богу!.. Я всё мечтала в Псков съездить к нему, да никак не получалось… Каждая встреча с ним и даже коротенькое общение надолго оставляли непроизвольно появлявшуюся на лице улыбку, про которую кто-нибудь из оказавшихся рядом спрашивал с удивлением: “Ты что?…”

А тебе и ответить нечего! Просто на душе хорошо…

Образ жизни Надежды Яковлевны, каким я застала его в 1971-м, не менялся с годами. Всё так же вечерами дом полон был людьми, а днем, периодически сменяясь, появлялись “помощницы”. Но менялась она сама: худела и слабела. Выезжать куда-то было ей всё труднее… Но однажды “девочки” довезли ее летом до ближнего к нам краешка Юрмалы (в Энгуре ко мне почему-то они не захотели ехать). Зато я три дня подряд приезжала и проводила с ней по многу времени.

Зимами она всё чаще болела и продолжала худеть (в момент смерти весила всего тридцать два килограмма), а заставить ее поесть стоило больших усилий.

Когда же она отказывалась от еды наотрез, звонили мне, и я, бросая дела, приезжала. Не сочтите это хвастовством, но она понимала, наверное, большую мою привязанность и любовь, а потому вовсе не смешные, примитивные шутки-прибаутки мои, которыми сопровождала я кормежку с ложечки, как кормят малышей, вызывая смех, помогали ей незаметно съедать всё, что было на тарелке.

В те годы зимами зарабатывала я ремеслом, которое можно назвать ювелирным, хоть и с некоторой натяжкой. Во-первых, потому, что ремеслу этому я не училась, а освоила его сама. А во-вторых, потому, что никогда не делала ничего похожего на обычные ювелирные изделия, всё и всегда изобретала сама и ничего не повторяла дважды (скучно стало бы, а работать без удовольствия мне не хотелось, да и не получалось бы ничего хорошего…)

Дважды делала я ей в подарок колечки серебряные. Первое с маленьким сапфирчиком, полученным ею от кого-то в подарок, а второе, которое она полюбила, с распиленной пополам бусинкой альмандина (красного камня с металлическим блеском), получившее у нас название “скифского”. Было оно репликой на рисунок в “Вестнике Эрмитажа” – зарисовку найденного в кургане в Причерноморье подлинного скифского колечка: литого из золота, на двойной, смыкающейся внизу шинке, с двумя головками кристаллов яркого рубина.

Мое смотрелось “беднее”, конечно же, но Н. Я. нравилось. А спустя какое-то время (год, два, три?..) раздался утром ее звонок, и она уныло сообщила, что оба колечка пропали, и попросила повторить “скифское”. Я обещала.

Как назло, ни одной альмандиновой бусины долго найти не могла, а потом на ярмарке камней купила два ярких граненых граната и быстро повторила кольцо, получившееся чуть крупнее первого.

Надежда Яковлевна обрадовалась ему, но уже как-то вяло… К тому времени она так исхудала, что только с большого пальчика кольцо не сваливалось. Был у нее вялотекущий раковый процесс, и до смерти оставалось месяца три…