Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой
Шрифт:
– Послушайте, – выступил я, – во-первых, я не давал никакого согласия; во-вторых, что я должен говорить, даже если с ним и встречусь; в-третьих, я привык, чтобы мне за мою работу платили!
Последний пункт вырвался у меня как-то сам собой. Получалось, что я как бы согласен: оставалось лишь сойтись в цене и понять до конца – за что. Ход моих мыслей человеку на том конце провода определённо понравился.
– Вот и хорошо, – ответили мне. – Три – совсем как то, с чего вы начинали: за то, что вы станете его преемником.
– А ему что, противно брать ваши деньги лично? – съязвил я.
Трубка ответила гудками.
…Проявлять оригинальность я не стал, а пошёл по пути простому и, как мне казалось, верному: где ещё, как не в офисе, искать Николаенко?
То, что раньше было офисом, превратилось в агентство недвижимости со своей рекламной службой. Домофон отсутствовал – народ входил и выходил свободно, удовлетворённо
«Свято место пусто не бывает», – машинально подумал я и отправился на привокзальную площадь. Раннее бабье лето как-то слишком уж быстро состарилось и напоминало о себе лишь обрывками паутинок да солнечными лучиками, которые скользили по приунывшим листьям. Заметно похолодало, но люди в эту пору совсем ещё не готовы расстаться с теплом. К тому же поезда тянулись на юг, и, хотя ближний юг становился всё менее популярным, все билеты на поезда соответствующего направления были проданы. Между двумя киосками – цветочным и табачным – пристроился попрошайка. Ох уж это советское происхождение! Моя рука непроизвольно полезла в карман моего плаща, извлекла оттуда мелочь и вежливо опустила её в шляпу просящего. Тот, в свою очередь, бодренько кивнул и, к моему удивлению, не стал вспоминать Бога, желать мне всяческих благ и процветания, а завертел головой в ожидании следующей подачки. Я уже почти прошёл мимо, но что-то показалось мне настолько знакомым в его суетливости, что я вернулся, обошёл вокруг и буквально заглянул ему в лицо. Я не мог ошибиться: знакомо было не только оно, но и спина этого человека, и все его манеры. «Неужели Кузьмич?!» Мои манёвры явно раздражали попрошайку. Я хотел услышать его голос, увидеть удивление на его лице, поэтому достал из кармана свою визитку и бросил в шляпу. Голос был чужой – его обладатель ничуть не удивился, съязвил и всем своим видом дал понять, чтобы я проваливал.
Качество жизни этой семьи в некотором роде определялось качеством и объёмом используемой туалетной бумаги. Ещё недавно она была трёхслойной ароматизированной, затем отказались от ароматизаторов и постепенно перешли на всё ещё элитные, но теперь уже только два слоя. Следующим был шаг, когда начали поддерживать отечественного производителя, но всё же не настолько, чтобы царапать анусы продукцией обуховской фабрики. Настоящая тоска по былым временам пришла с появлением кустарного образца, чья обёртка яснее ясного говорила об украинском происхождении, отчего человеческое достоинство подвергалось унижению даже в сортире. Всё равно было только кошке: она ждала котят, и никакая домашняя экономия не волновала её дикую природу. Ежедневно для голоса и шерстяного блеска она съедала по сырому яйцу; насытившись, засыпала и во сне беззлобно рычала, отзываясь на возню пушистых плодиков.
Просочившись в жизнь семьи четыре года назад, тонкий ручеёк бизнеса неожиданно разлился, обернувшись широкой речкой. Оба супруга, активно поддерживая друг друга, полностью отдались новому семейному увлечению. Иначе как увлечением назвать свою работу ни тот ни другой не решались: работа всегда тяготила, а здесь был сплошной праздник. Появились деньги, потянулись люди, дом наполнился достатком, а жизнь – новым содержанием. В ней не осталось места для вечного безденежья и постылого режима отбытия трудовой повинности в ожидании пенсионного возраста. Они были захвачены днём сегодняшним и как-то совсем забыли, что за летом наступают холода.
Неожиданно перессорились руководители, вследствие чего трещина прошла по их структуре. Ну почему это случилось именно с ними?! Какое-то время он не унывал: столько партнёров, столько друзей – да быть того не может, чтобы вот так ничего и не придумать! Но оказалось, что даже лучшие друзья уже давно прикрыли свои тылы: кто вкладами в банк, кто мелким бизнесом, а кто-то крупным посредничеством – и теперь, бесшумно отрывая от рулона трёхслойную ароматизированную, лишь сочувственно пожимали плечами. Он собрал всю слюну, на какую был только способен, – и плюнул. Долетело не до всех, но ему это было уже неважно.
…«Чёрт подери! Что этому нюхачу надо?! Бросил в шапку – спасибо, иди, землячок». Землячок помедлил, зачем-то зашёл со спины, вернулся на исходную – и бросил в шапку визитку. Тот, кому она была предназначена, поступил как и подобает настоящему побирушке: визитка была тут же подхвачена, «подслеповато» прочитана и безразлично спрятана в карман:
– Лучше деньгами. Или
Землячок, что-то мысленно примеряя к нищему, ещё раз пристально посмотрел ему в лицо и пошёл прочь.
Вечером, приняв душ и выпив рюмочку коньячка, Кузьмич позвонил Николаенко:
– И каков мой результат?
– Кузьмич, ты же знаешь: тебе артистизма не занимать. Потерпи до клубного заседания. Не исключено, что банк сорвёшь именно ты. Кстати, чью визитку ты прикарманил?
– Какую визитку? – удивился Кузьмич.
– Ту самую, дружище, что положил в карман, находясь на работе. Тебе клубные правила известны: если ты готов поставить визитку против банка, из клуба ты выбываешь.
…Кузьмич долгое время был успешным и даже открыл свой бизнес, занявшись пассажирскими перевозками на новенькой «Газели». Когда завалилась структура, пришлось не только сменить туалетную бумагу, но и продать машину: одна «Газель» не в состоянии была противостоять мощной транспортной конкуренции. Он стал вчитываться в газетные объявления и по одному из них позвонил. Встречу ему назначили в людном месте на привокзальной площади. Кузьмич прибыл минута в минуту: ожидание исчислялось тремя выкуренными сигаретами. За всё это время никто, кроме какого-то нищего, к нему не подошёл. Да и тот как-то ненавязчиво дёрнул за рукав, простонал: «Подайте на хлебушек» – и отвалил, даже не дав возможности себя послать. Кузьмич мысленно выругался: «Раньше сам разводил, а теперь какая-то падла шуточки себе позволяет» – и готов был уже уйти, но к нему опять приблизился тот же нищий.
«Ох, с каким же удовольствием я сейчас с тобой поговорю», – только и успел подумать Кузьмич, как тот вдруг сказал:
– Привет, Кузьмич! Вижу, давно ждёшь?
Кузьмич отшатнулся, но нищий не отставал:
– Подайте бывшему президенту Фонда…
Нищий кинулся обнимать Кузьмича, и тот вместо затхлого запаха подвала уловил тонкий аромат французской парфюмерии. Он оттолкнул нищего и, не отпуская совсем, всмотрелся в его лицо:
– Геннадий Васильевич! Ни хрена себе!
Других слов у Кузьмича не было. Но это было только начало. Они вместе прошли на автопарковку, уютно разместившуюся на заднем дворе привокзальной гостиницы. «Под парами» здесь стояла обработанная полиролью «Мазда». Откуда ни возьмись вдруг бесшумно возник охранник и, открыв дверцы, по очереди впустил в салон гостя и хозяина. Ошибка исключалась: хозяином машины был именно Николаенко. Новый офис, в который «нищий» привёз Кузьмича, ничем не уступал прежнему, фондовскому. Более того, однокомнатная квартира, изысканно превращённая в рабочий кабинет и гримёрную, по-настоящему впечатляла. Кузьмич, не задумываясь, как и четыре года назад, сделал свой взнос. Потом с ним работали профессионалы – ваяли образ, и когда, открыв глаза и увидев себя в зеркале, хозяин барыжной морды сам себе захотел подать на пропитание, первый этап программы был завершён. Радости Кузьмича не было предела, когда его собственная жена, посмотрев в глазок, вопреки всем своим правилам, вынесла бедняге бутерброд и гривну.
Теперь у Кузьмича были два конкурента: дамочка из облздрава и приличного уровня прокурорский работник. Ох и здорово же работал этот прокурорский – легко, виртуозно, сплошь на импровизациях! Кузьмич с удовольствием просматривал видеозаписи и восхищался.
Димыч был высок, хорошо сложён, с военной выправкой и усталым интеллигентным лицом. Он действительно отдал армии двадцать лет, сменил трёх жен и нежно любил детей от всех этих браков. Однажды он пришёл к Николаенко – как раз тогда, когда гримировали Кузьмича, – и совершенно потерянным тоном сказал: «От меня папа отказался». Все знали, что у отца сложный характер, старику семьдесят пять лет и дороже сына в его жизни нет никого. Димыча утешали как могли: Алчонок заварила кофе, с подачи Николаенко в разговор вступил коньяк; Кузьмич убеждал, что проблема отцов и детей не знает возрастных границ. Выпив третью за здоровье папы (Бог ему судья!), Димыч изменился в лице, просиял и очень просто спросил:
– Ну, как вам моя дипломная?
Кузьмич размазал свежий грим под отвисшей нижней губой, а Николаенко удовлетворённо кивнул: профессионал! Отказ папы действительно имел место в жизни Димыча, но то был совсем другой отказ.
В семье Владимира Владимировича Правина все мужчины были Дим Димычи, поскольку никому из мужской линии даже в голову не приходило, что можно как-то импровизировать с именами. Семидесятипятилетний корень семейства лето проводил на даче, где посвящал себя саду и огороду, а также воспитанию жены, соседей и любимого сына, приезжавшего сюда на выходные. В очередной приезд, за неделю сполна начертыхавшись на работе, Димыч разделся до трусов, взял газету и устроился в кресле на веранде с намерением отдохнуть. В это время мама с папой сидели под раскидистой сливой в предвкушении обеда. Вдруг папа остановил свой взгляд на сыне и так, что мама от неожиданности прикрыла ухо, сообщил: