Посох в цвету: Собрание стихотворений

Бородаевский Валериан Валерианович

VI. РЕЧНЫЕ ЛИЛИИ

Вы лишь одни цветы речных холодных лилий Душой младенческой тогда еще любили; И праздником был вам тот долго жданный час, Когда мы под вечер на счастье брали вас В челнок охотницкий, и вы к рулю склоняли Два пестрые крыла персидской легкой шали; Мы ж, властно укротив лягавой визг и прыть, Решали, важные, куца нам лучше плыть, Чтоб дичь сторожкая – бекасы, утки, даже Малютки-кулички (для полноты ягдташей) Нас не почуяли, сокрытых в тростнике. Так плыли мы втроем, качаясь в челноке, И с весел медленных, журча, стекали капли. За беглым плеском рыб, за взлетом тощей цапли Следим прилежные… Вот щелкают курки, — Весло скользит из рук… Напрасно: высоки! И стайка серая чирят, свистя крылами, Углом разорванным проносится над нами. На миг забыты вы… Но зоркий синий глаз Уж

видит на волнах то, что пленяет вас: За гривой камышей, в лучистой синей дали Вам белые цветы любовно закивали. Откинув локоны, вы, как бы невзначай, Туда везете нас, и белый этот рай, – Когда приблизимся, – с таким внезапным пылом Охватит жадный взор, таким движеньем милым, Ребяческим, вскочив, склоните лодку к ним, – А шаль протянется по волнам заревым, Чуть розовеющим, – и руки стебель длинный Ухватят, цепкие, и вырвут с липкой тиной, С листами влажными возлюбленный цветок, Что был (казалось мне) тот час уж недалек, Тот строгий час, когда, тревожны и суровы, Любви таинственной предать себя готовы, Мы, побледневшие, как тайной роковой, Упьемся этих глаз бездонной синевой.

VII. МЕФИСТОФЕЛЬ

Андрею Белому

В красный вечер вдоль опушки Мне навстречу пудель черный: Завитушки, погремушки, Над ушами бант задорный, – Пышный бант из ленты алой! А за ним, как лебедь статный, Чудо-дева колебала Солнца пурпурные пятна. Скромен был жакет дорожный; Хлыст в руке и Ритор сладкий, – Том божественно-безбожный, — И в глазах одни загадки. Мефистофель с бубенцами Вдруг залился… Вот обида! Улыбнулась мне глазами Чудо-дева, Маргарита. Прянул красный луч по платью, На губах зажег рубины… Сгиньте, мары злой заклятья, Наважденья сатанины! И оделись пыльной тучей, Провалились за ракитой: Лик безмолвный, том певучий, Алый бант и пес сердитый.

VIII. ИДИЛЛИЯ

Le jour qui plus beau se fait,

Nous refait Plus belle et verde la terre.

Ronsard

Отгремел последний гром. Как вином Упоен наш сад приветный. Влажный лист в лучах сквозит, И скользит Резвый зайчик семицветный. Тянет дым из поварской, Над травой Тихо стелется, молочный. Звонкий голос прокричит, Пробежит Босоножка в час урочный. Кличет желтых гусенят; И пищат, Ковыляя вперевалку. На балкон с тобой придем И вдвоем Сядем в шаткую качалку. Книжку станем разрезать, Пробегать И страницы потеряем… Прочь! Друг друга на побег В рощу нег Влажным взглядом призываем.

IX. «Долгий день читали вы журналы…»

Долгий день читали вы журналы, Одиноки в недоступной комнате. Облака уж догорали, алы, И я думал: теперь меня вспомните. И как были мертвы в старом доме Бесконечные коридоры и горенки… И с какой изнывали истомой За окном розоватые горлинки! Я смотрел сквозь кружево завесы На тропинки, песком убеленные, Слушал шепот сада, шорох леса, Свисты кос на лугах, – отдаленные. И когда я грустил на закате, И обвеялись тополи дремою, Зашуршало любимое платье И шаги простучали, – знакомые. Коридоры темны и пустынны. Думал я: в переходах заблудитесь… Ваше платье так строго и длинно. Как от долгого дня вы пробудитесь? И как тронете ручку дверную: Вдруг охватят льдистыми объятьями Тени древние – горячую, живую, – И пройдете, звякнувши запястьями…

X. ЗАРЕВО

Всю ночь над полями алело, Как факел, тепло и светло. Далекое где-то горело Безвестное чье-то село. И облак кровавые звенья Вплетались в лазурную ночь В тот час, как немые виденья Плен сердца идут превозмочь. Мы вышли… Искали прохладу… Над клуней кричала сова… Я верил пурпурному взгляду, Но бледные лгали слова! Всю ночь над равниной алело, — Как знать, что творилось

вдали? И сердце восторженно пело О розах ревнивой земли.

XI. БАЯДЕРА. Сонет

Твоей мечтой взлелеяна химера Высокого служения богам. В объятия, отверстые, как храм, Слепой хаос приемлешь, баядера. Не дерзостно свободная гетера Дитя учила ласкам и дарам, – Покорствуя торжественным жрецам, Ты возросла, священная пантера. Твои полуоткрытые уста Лобзаньями бессмертных славословят: Как голубица в страсти ты чиста. И путь из роз, смиренные, готовят К лазури очистительной реки В запястьях две истонченных руки.

XII. «Ты, женщина любви, бегущая вольней…»

Ты, женщина любви, бегущая вольней, Чем дикий мчится конь в безудерже степей И, буйный, прядает, кидая вширь ногами; Немая женщина с желанными губами, Раскрытыми для нег, как розовый бокал, Что в забытьи моем я вновь и вновь искал! Я знаю, – ты спешишь… Твои мерцают взоры. Окно зовет тебя; открыты дерзко шторы На площадь шумную, где каждый друг и брат, – И пальцы по стеклу насмешливо стучат… О, конь! Каким тавром плечо твое отметить Иль бархатистый круп, чтоб, – где тебя ни встретить, – Моя рука одна властительно легла На холку длинную бездумного чела, И ты пошел за мной, забыв и степь и волю, И буйных косяков приманчивую долю? Какой бы тайный знак мне в сердце начертать Твоем, о женщина, чтоб, обратившись вспять, Ты вновь пришла, любя, и, сжав чело перстами, Сжигала кровь мою безумными словами?

XIII. УЕЗДНАЯ

Я люблю печаль уездных городов, Тишину ночей беззвездных, гул подков; Площадей ленивых травы – подорожник и лопух – И причудливые нравы пригородных молодух. Что мне в том, что машет осень рукавом, Льется дождь, другим несносен – что мне в том? Переклик неугомонный ржавых труб Сердцу, ищущему звоны, – только люб! Сердцу, любящему струны, – лучший друг Ночь, несущая буруны, матерь вьюг. На стене моей беленой два скрещенные ружья И портрет необметенный – будто милая моя; Затянуло паутиной взор усталый, неживой, И над грудью лебединой окружило как фатой. Ударяет тихо в ставни чья рука, – Или ты, друг стародавний, ты, Тоска? Нежно бусы прозвенели на губах. Этот пламень в гибком теле, детский страх! Ах, в пурпурных этих волнах мне ли к берегу доплыть? Ты притихнешь и подсолнух станешь робко теребить. На груди, не позабыла, принесла стыдливый дар И, потупясь, говорила: муж хмелен и стар… Как любил я эти нравы молодух! Площадей ленивых травы и лопух; Тишину ночей беззвездных, заглушенный гул подков, – Грусть забытых и безвестных, слишком русских городов.

XIV. «Ты в дубленом полушубке…»

Ты в дубленом полушубке Хороша, как зимний день! Целовал бы эти губки, Да подняться что-то лень. Сапоги твои расшиты, На подковке каблучок; Брови хмуры и сердиты, И нахохлился платок. А глаза – что у голубки: Не видал таких во сне… Целовал бы эти губки, Только жутко что-то мне. Слово горькое отрубит Иль ударит – не беда! Страшно, если приголубит, Зацелует навсегда. Брови хмуры и сердиты, Ходят бусы на груди… Нецелованный, небитый Лучше мимо проходи.

СОФИЯ

«София, София, Небесная Дева…»

София, София, Небесная Дева, Кропила и грела ты эти поля; Но рдяные заросли вражьего гнева Мне к лету высоко подъемлет земля. София, София, Царица, Царица, От гарпий спасешь ли твой гибнущий всход? Взмахнешь ли серпом, светлоликая жница, – Крылатая стая мне сердце клюет! В победе неверной на миг возлетает И кубком горячим упьется одна, – Но мертвая снова, грозя, оживает И вновь с победившей змеей сплетена. София, София, Небесная Дева, Царица над сонмами ложных цариц, Исполнись святого и правого гнева! Сожженный к стопам твоим падает ниц… София, София, Царица, Царица, Еще я не кончил молитвы моей, – Как новая сладкая, страшная птица Резнула мне сердце ударом когтей.