Посох в цвету: Собрание стихотворений

Бородаевский Валериан Валерианович

XIII. «Я не искал крутых дорог…»

Я не искал крутых дорог На обездоленные скалы; Их очерк был так дивно строг, Мои шаги – так скорбно малы! От глетчера поток бежал И пенился, и голос гневный, Ударясь с кручи, разрывал Ручьев долины хор напевный. И в огненных лучах, зардев, Свергались, ухая, лавины; А гром гремит, как ярый лев, Гремит и бьется о стремнины. И чей-то исступленный лёт, Свой путь означа буреломом, Безмерной скорбью сотрясет Столетний лес вослед за громом… Мне не искать святых дорог На цепенеющие скалы, Где на заре глядится Бог В золотосиние кристаллы.

XIV.

«Как столб, иссеченный в горах, один, затерян…»

Как столб, иссеченный в горах, один, затерян У нисходящего пути, Приказу древнему самозабвенно верен, Я не могу сойти; Я не могу сойти в роскошные поляны, Где труд и пир людской, Где нивы спелые грустят благоуханны, Когда спадает зной. И странен я и дик для вас, бегущих мимо, – Посмешище и грех, – Но сердце темное мое неуязвимо, Сокрытое от всех. Лишь тот один, кто здесь меня оставил И пригвоздил пяту, Тот ведает, что, – против ваших правил, – Я на моем посту.

XV. «Не люби на земле ни леса, ни луга заливные…»

Не люби на земле ни леса, ни луга заливные, – Над полями, над бором люби монастырские главы; Темносиние главы и звезды по ним золотые, Колокольный отгул и седины затворника-аввы. Припечатанный лаптем, на звоны бегущий проселок Где в железах поет юродивый, алкающий боли; И, белея платками, присела толпа богомолок, Распуская узлы и грустя про земные недоли. И над озером тихим, где тянутся братские тони И огромными хлопьями падают белые птицы, По-над рокотом пенистых волн, в опрозраченном звоне Ты услышишь серебряный голос Небесной Царицы.

XVI. ХРИСТОВА НЕВЕСТА

Хрусткой ночью путь-дороженька ведет, Хрусткой ночью глаз Лукавый не сомкнет. Ты иди, моя смиренница, иди, Ничего, душа, не бойся и не жди! Льдистой ночью исчисляются дела, Льдистой ночью закаляется стрела. Непорочная, иди себе да пой – И жива пройдешь под вражеской стрелой. Синей ночью сопрягаются пути, — Синей ночью, одинокая, иди. А увидишь если беса под кустом, Огради себя ты Спасовым крестом. Чуткой ночью замыкается кольцо, Чуткой ночью открывается лицо. Ах, не нужно бы, не нужно бы кольца, Всё идти бы без оглядки, без конца! Чтоб тропинка да за горы поднялась, Через звездные узоры повелась… Зоркой ночью путь-дороженька ведет, Зоркой ночью глаз Лукавый не сомкнет…

XVII. СКИТЫ

Они горят еще – осколки древней Руси – В зубцах лесной глуши, в оправе сизых вод, Где в алый час зари, распятый Иисусе, Любовный голос Твой и плачет и зовет. Чуть из конца в конец неизречимый клекот Небесного Орла прорежет сонный бор И сосен мачтовых ответит струнный рокот И запоет в груди разбуженных озер; И, за свечой свеча, разверзнут очи храмы – Кругом у алтаря, как черный ряд столпов, Сойдутся иноки, торжественны и прямы, Сплетать живую сеть из верных тайне слов. Там старцы ветхие в священных гробах келий, Где дышит ладаном, и воском, и смолой, Уж видят кровь Твою, пролитую сквозь ели, И воздвигают крест иссохшею рукой. И в алый час зари, распятый Иисусе, Как голос Твой томит и манит и зовет Разрезать плен сердец – к осколкам древней Руси, К зубцам лесной глуши, к оправе сизых вод, К сиянью алтарей и чарованьям строгим Стихир таинственных, чтоб сетью властных слов Жемчужину любви привлечь к сердцам убогим Из царства розовых и рдяных облаков.

XVIII. СТАРЦЫ

Волы священные – Иосиф, Варсонофий, – Глубоко взрезали вы скитские поля. И белый – тих и благ, а сизый – тем суровей, Чем неподатливей заклеклая земля. На жесткий ваш ярем, два сопряженных брата, В лучистом

трепете нисходит крестный знак; И с ликом огненным божественный Вожатый К отцовым пажитям ведет ваш мерный шаг. Две кельи связаны объятьем низких сводов, Две дружные сестры у нежно-алых врат; Их окна зрячие, презрев дрему и отдых, В седую мглу ночей без устали глядят… Глядят на дремный бор, что глуше всё и старей, На перегиб тропы, завитой меж стволов, Где тихо шествуют Амвросий и Макарий Прозрачной радугой в лиловый сон снегов.

XIX. ИКОНА

Я не один, когда с таинственной иконы Предтеча Господа, Архангел окрыленный, Глазами дикого, пустынного орла Глядит, пронзительный и острый как стрела, И в согнутой руке, глася о грозном чуде, Подъемлет голову кровавую на блюде. Хладеют сумерки, и желтый вечер строг. Из скал зазубренных, опоры смуглых ног, Кривится тощий куст, а у корней, под древом, Секира брошена, отточенная Гневом, И свиток выгнулся, как разъяренный змей, Готовый броситься в сумятицу людей. Я не один, когда с крылатым Иоанном Я, духом пробудясь, пою о несказанном, И в тихие часы мне, как своя, близка Меж скал гремящая пустынная тоска, И пальмы стройные, и волны Иордана, Где, верую, моя запекшаяся рана Тобой омоется, а перст укажет твой, Вдали Идущего с поникшей головой.

НА ЛОНЕ РОДИМОЙ ЗЕМЛИ

И распяты копны крестами старинными

На лоне родимой земли…

I. «Ударил гром. В ночи бездонной…»

Ударил гром. В ночи бездонной, Раскрыв пурпурные глаза, На колеснице окрыленной, Как фурия, летит гроза. Там – треск осей и ржанье коней, И бледных грив слепящий взлет; Здесь – шелест листьев на балконе И в сердце – жути тонкий лед. Что ты несешь родимым нивам Под громыхающей пятой, Сердцам унылым и пугливым, Царица ночи боевой? Ломящий вихрь? Кристаллы градин? Огонь, что нищий дом сожжет? – Дать сок от лучших виноградин – Довлеет сердцу в свой черед.

II. БАГРЯНОРОДНОМУ

Кремлевый дуб, один ты близ опушки взрос Широк размах ветвей державных; Чело кудрявое над лесом ты вознес И трепет листьев своенравных Гармонию творит неведомых услад В часы вечерних откровений, И пляска легкая доверчивых дриад У ног твоих колышет тени. Лесные голуби в развилине суков Найдут семейственным заботам Прибежище и мир под сению листов; Замедлит сойка перелетом На маковке твоей, лазоревым крылом Кичася… Безмятежный, строгий, Ты всем окрест отраден и знаком, Откроешь всем свои чертоги. Когда же, в осени, вдруг бурей омрачен, Воспримешь гневную завесу, Ты, мнится, сам той бурей порожден И злую мать бросаешь лесу.

III. БЕРЕЗА

Остановись. Смотри, как хороша сквозная Игра моих листов… Уж больше сотни лет Тростинку хрупкую сажал твой грозный дед, О лаврах боевых мечтательно вздыхая. И он мне изменил – в двенадцатом году. А я росла в громах иных, воздушных ратей… Вы, страсти грозные и взрывы злых проклятий, Когда металась я в горячечном бреду! – Я вас осилила!.. Иного поколенья Неслась ко мне волна – лазурный, нежный сон; И кроткий человек, осмеян и влюблен, Лишь мною понятый, бродил, как привиденье… И ночью вешнею ко мне издалека Домчалась песнь любви… Как сладко шелестели Юнейшие меня, и серьги в лад звенели, А соловей молчал под чарами смычка. Я выше всех росла и стала я – царица. Я мантию снегов, мой горностай, люблю. Приди: моя кора – как чистая страница, Белей, чем тело жен, – тебе ее даю. Мой ствол – как столп небес. Я древняя береза. Я как своей – горда мне близкой синевой; Но ветвь поникшую родню с твоей мечтой И трогаю чело, как трепетная греза.